– Ему было что сказать о жизни, – пояснила мне Эме. – Я чувствую то же самое, когда смотрю на твои картины.

И я поняла, что могу доверить ей свои работы.

И вот настала та самая ночь. Я вздохнула.

– Что ж? – спросила я небольшую группу. – Думаю, пора. Поцелуешь маму, Джек?

Джек ткнул свой влажный ротик в мою щеку. Джим наклонился и тоже меня поцеловал.

– Я люблю тебя, – сказала я, задерживая поцелуй.

– Я так тебя люблю, – признался он. – Боже, детка, так сильно. – И улыбнулся. – Меня подстрелили воробьем Купидона.

Я засмеялась и положила руку на сердце. В течение моих восемнадцати месяцев амнезии Джим посмотрел все девять сезонов «Офиса». Четырежды.

– Иди, – сказал он. – Они ждут, чтобы ты их сразила.

Мы с Эме провели экскурсию по выставке для поклонников искусства, критиков, арт-дилеров и прессы. Вокруг нас гуляла публика, а обслуживающий персонал разносил шампанское и закуски.

– Эта первая комната называется «Весна в пустыне», – сказала Эме. – Художник готов расцвести в своем даровании.

Я наклонилась к Эме.

– Расцвести в своем даровании?

– Просто смирись, – пробормотала она в ответ.

В «Весне» были представлены мои работы из художественной школы: пирамиды и сцены в пустыне, Нил и Сфинкс.

Эме привела нас в следующее помещение, называемое «Крик». Рисунки Египта, только теперь из цепочек слов. Мои крики о помощи. Их было немного – только те, которые Джимми и доктор Чен спасли за несколько недель до первой процедуры лечения.

Я услышала испуганное бормотание и приглушенные разговоры, когда группа вытянула шеи, чтобы прочитать крошечные цепочки слов. Я подняла голову и увидела одну.

Захвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон одинок одинокий одинокий одинокий одинокий одинокий

Моя кожа покрылась мурашками. В амнезии было так одиноко, но те дни было труднее вспомнить, и они исчезали с каждым мгновением рядом с Джимми и Джеком.

– Далее у нас «Поворотный момент», – сказала Эме.

Здесь была выставлена только одна картина: разрушенный холст Нью-Йорка. Букет небоскребов прорастал из Центрального парка, и черные полосы краски зачеркивали голубое небо.

Я снова вздрогнула и тихо помолилась за всех, кто подвергся нападению, жестокому обращению или издевательствам – мальчиков на игровых площадках или женщин, пойманных в собственных кроватях, – которые чувствовали, что у них не осталось голоса.

Затем настал «Переход». Здесь была картина в стиле Джексона Поллока, которую я нарисовала после первой процедуры. Другой вид крика о помощи. Желание быть свободным, чтобы узнать мир и все его цвета. Не сковывать себя рамками холста.

В слабо освещенной нише размещались картины, которые я сделала после того, как вернулась амнезия. Все картины нью-йоркской ночи, виды из отеля «Артхаус». Несколько других полотен, показывающих Таймс-сквер в геометрических цветных плоскостях. Абстракция, как фотографические вспышки.

– Это, – драматически сказала Эме, – называется «Пейзаж снов».

Я улыбнулась.

– Как тонко.

– Тихо, им нравится.

Наконец, последняя комната, ярко освещенная и самая красочная, была увешана картинами, которые я сделала после второй процедуры лечения. Моя лучшая работа за последние десять лет. Никаких больше огромных пустынь или городских пейзажей, все эти полотна были сценами из нашего маленького дома в Бунс-Милл.