Понятно, что подводу у Пилипчука я выбил, «штырьков» на субботник мобилизовал, а когда дрова под моим внимательным наблюдением разгрузили, еще и попробовал провести с директором школы небольшую воспитательную пятиминутку. Тот оказался непробивным: заявил, что учеников снимают на общественно-полезные работы не только с уроков русского языка и литературы. Он, например, преподает математику, ему тоже не очень нравится, когда вмешиваются в учебный процесс, вот только никакой «политики», как сказал сам директор, в этом нет: детей прежде всего нужно приучать к коллективному труду, без понимания этого ни математика не понадобится, ни литература не пойдет на пользу.

Я уже слышал краем уха: в школе, наоборот, нет учителя украинского языка, и это директор легко объяснил. Учительница есть, но двое ее братьев — в УПА, младшая сестра — связная, арестована и осуждена, а сама учительница при немцах была членом местного отделения «Просвиты», а это националистическая организация. Я вынужден был согласиться: учительница с такой биографией действительно не имеет права преподавать в советской школе, а украинский язык здесь, в селах, и без учителей знают. Из-за этого учительницу русского, такую молодую и активную, здесь особенно ценят. Поэтому в том, что вместо ее уроков дети собирают желуди или отрабатывают с родителями в колхозе, не стоит искать особенных заговоров. Словом, этот дядька под конец разговора показался мне не таким уж гадом, как я себе представлял. При случае я решил развеять напрасные сомнения Лизы. Ведь она здесь такой же новый человек, как и я, разве что приехала на месяц раньше меня. И вот он, шанс: возьму и предложу ей осваиваться тут вместе, двум новичкам всегда спокойнее и веселее.

Вообще, о чем бы я ни думал в тот день, все так или иначе приводило к учительнице Лизе и поиску возможностей познакомиться с ней ближе. Отчасти это было вызвано тем, что местные девушки и молодицы смотрели на меня, чужака, искоса, если не сказать — враждебно, а мне, нормальному здоровому мужику, хотелось женского внимания. А отчасти — тем, что в Лизе я увидел родственную душу.

Ну и, конечно же, ее большие глаза и длинная, словно у сказочных царевен, коса не оставляли мне выбора…

Своих кружковцев Лиза Воронова собрала в клубе на шесть часов вечера, когда уже постепенно смеркалось. Хотя учительница старалась загнать в зал и зрителей, пока что тут никого, кроме меня, не было. Дети, двое пареньков-подростков и шестеро девчонок лет десяти-одиннадцати, бросали на мою форму кто подозрительные, кто откровенно опасливые взгляды. Поэтому я уселся как можно дальше, настолько далеко, насколько позволял небольшой зал, на скорую руку переделанный, как оказалось, из местной церкви еще до войны, когда священника с семьей выслали куда-то в Сибирь за связь с ОУН. Вообще-то я даже предположить не мог, что тут когда-то молились Богу — всех признаков культового сооружения это помещение благополучно, по-моему, лишили… ну разве что сцену могли бы смастерить не так кривовато, со своего места я даже невооруженным глазом заметил небольшой перекос.