— Он мой близкий друг, — ответил Джек. — Мы много лет плавали вместе, и в эту войну, и в предыдущую. А вы с ним знакомы?

— Никогда не имел чести быть ему представленным, но изучал все его выдающиеся труды — не медицинские, конечно. Я всего лишь натуралист, причём дилетант. Моя работа — парламентские законопроекты, но я слышал его доклад в Королевском научном обществе, куда был приглашён одним из коллег, и присутствовал при его выступлении в Парижском институте.

— В самом деле? — сказал Джек. Из этих слов и некоторых других оговорок попутчика он теперь понимал, что Палмер являлся одним из представителей Парламента, которые разъезжают с одного места на другое, тех, для кого и существуют картельные суда.

— О да. Как вы, конечно же, знаете, его выступление было просто блестящим — мне даже не удалось уловить всё, что он говорил, среди оваций — но впоследствии я с огромным интересом и наслаждением прочёл опубликованный доклад. Какая глубина исследования, эрудиция, что за красноречие и вспышки остроумия! Должно быть, знакомство с таким человеком — большая честь.

Они говорили о Стивене до самого Ситтингборна и продолжили беседу во время прекрасного ужина.

— Вот бы он сейчас был с нами, — сказал Джек, глядя через бокал с бургундским на огонек свечи. — Он любит хорошее вино ещё больше, чем я, а вино этого года поистине благородно.

— Значит, он обладает и этим достоинством, в  придачу ко всем остальным — как я счастлив это слышать. Мне он кажется самым восхитительным и талантливым человеком. Дорогая моя, — обратился он к румяной, как роза, хозяйской дочке, — полагаю, нам не помешала бы ещё одна бутылка.

Джек мог бы возразить, что у Стивена нет чувства времени и дисциплины, и что он способен на язвительные реплики, но вместо этого ответил:

— И как вы только что отметили, он потрясающе остроумен при случае. Довелось мне услышать от него лучшую шутку в моей жизни, выданную с полузалпа без очистки палуб и команды «Свистать всех наверх». Хотелось бы воспроизвести ее точно, иногда я в ней путаюсь — такая она тонкая, и становится не так смешно, если приходится разъяснять. Сперва я должен отметить, что на флоте у нас есть две коротких вахты всего лишь по два часа каждая. Их называют первой и последней собачьими вахтами. Вышло так, что во время блокады Тулона на борту был штатский, не понимавший нашего образа жизни, и как-то раз за обедом он поинтересовался, почему именно собачьи вахты? Мы принялись объяснять, что они сдвигают время службы так, чтобы вахтенные левого борта стояли «могильную» вахту одну ночь, а правого — в другую, но он не это имел в виду. Почему же собачьи, интересовался штатский, почему короткие вахты называются собачьими. Тут мы все застыли, не в состоянии ничего сказать, пока Мэтьюрин неожиданно не вступил в беседу: «Разве вы не видите, сэр? Они же купированные». Мы это не вкурили вначале, но потом нас озарило: купированные, понимаете?

Теперь озарило и Палмера, обычно не смешливого человека, и он разразился таким взрывом хохота, что миловидная девушка со штопором в руке заглянула внутрь в изумлении.