Почему-то никогда у нас не хватает ни совести, ни денег на уважение к самим себе.

— Ладно, Бог с вами, прощайте, — сказал я стрельцам, прекращая бесполезный разговор. — Может быть, когда-нибудь и свидимся.

В свете их недавнего обещания доставить меня в Разбойный приказ надежда на возможное свидание прозвучала двусмысленно, однако стрельцы никак на намек не отреагировали, вежливо простились и безропотно вышли из избы.

Тотчас на их место явились хозяева. Отец Петр многозначительно поглядывал, будто подтверждая, что помнит наш недавний разговор. Ваня держался скромно и всеми силами старался услужить будущим возможным родственникам. Один я оставался в жизненной прозе, ждал, когда наконец нас позовут обедать.

Теперь, когда хозяева избавились от опасных гостей, чувствовалось, что семья у священника дружная, и странности попадьи не так бросались в глаза. Я подумал, что, если мне после ночного похода не удастся вернуться под их кров, то нужно утрясти все наши дела до наступления вечера. Однако оказалось, что и так все решено, уже священник называл Ваню сынком и по простоте душевной завел прямой разговор об обещанном взносе на украшение церкви.

Я удвоил сумму и выложил на стол четыре серебряные цехина. После такого широкого жеста мать и дочь начали смотреть на нас умильно, быстро накрыли на стол, а попадья расщедрилась даже на склянку сладкой наливки. Так что обед прошел в сердечной атмосфере, и мне пришлось выслушать несколько трогательных семейных историй, как обычно, интересных только рассказчикам. После обеда был объявлен тихий час, в котором принял участие и я, рассчитывая отдохнуть перед ночным походом.

Богородский крестьянин с ветхозаветным именем Илья, решивший рискнуть жизнью за три медные московские копейки, ждал меня возле церкви в условленное время.

— А я думаю, придешь ты или оробеешь, — сказал он, когда я подошел к нему. — Ночью все кажется страшным.

— А самому-то не боязно? — в свою очередь поинтересовался я.

— Нет, чего мне бояться. Я вдовец, детей у меня нет, мне умирать не страшно.

— Неужели жить не хочется?

— Кому же не хочется, всякая тварь жизни радуется, только у всех конец один.

На встречи с доморощенными философами мне давно не везло, однако пока было не до поисков смысла жизни, сначала предстояло решить конкретные вопросы.

— Так ты считаешь, что в лесу балуют ваши местные? — спросил я.

— Кто его знает, кто там сейчас обретает, раньше наши проезжих пугали, теперь, может, и чужие забрели. Одно точно знаю, никакой нечисти в этом лесу отродясь не было.

— Ладно, скоро сами узнаем. У тебя оружие с собой есть?

— А как же, вот чем тебе не оружие, — показал он тяжелую суковатую дубину, — не хуже палицы будет.

Я в этом уверен, не был, но спорить не стал. Всяк вооружается, как ему удобно.

— Ладно, пошли. Только войти в лес нужно так, чтобы нас не заметили, — сказал я, зная нашу национальную слабость надеяться на «авось».

— Так может, там никого и нет.

— Днем были. В меня из пищали стреляли, потом дерево на дорогу свалили.

— Тогда, может быть, и есть, — задумчиво сказал он. — Однако если Бог не выдаст, свинья не съест.