Путаясь в словах и по десять раз повторяя одно и то же, художник заверил свою собеседницу, что он никогда не скучает в ее обществе, а совсем наоборот, и вообще… Видя, что он запутался и покраснел, Амалия сжалилась над собеседником и перевела разговор на достоинства пирожных с лимоном, которые им доставили на обед в этот день.

Вообще-то Фредерик сказал истинную правду – он никогда не скучал, если Амалия была рядом, пусть даже в соседней комнате или на другом этаже особняка на Анжуйской улице. Эта женщина завораживала его – читала ли она роман или просто сидела у камина, глядя на золотистые блики своими странными золотистыми глазами, говорила ли о каких-то повседневных мелочах или обсуждала с Ломовым какие-то свои дела, в которые не посвящала художника, душу Фредерика грел сам факт ее присутствия. Она поверила ему тогда, когда ни одна живая душа не сомневалась в его виновности, она помогала ему, поддерживала и более того – это ее усилиями была разорвана страшная паутина лжи, которая едва не привела его к гибели. Наверное, Фредерик давно бы бросился к ее ногам и признался в своей любви, но Амалия поставила себя так, что он даже не смел заговорить о своих чувствах. Она вела себя как рассудительная старшая сестра, которая опекает хлебнувшего бед брата, – и среди прочего это позволяло ей удерживать между собой и Фредериком известную дистанцию. Само собой, она не могла помешать художнику мечтать, что он однажды все же преодолеет эту дистанцию, но пока он согласен был довольствоваться тем, что рисовал ее и всегда был под рукой, когда ей что-либо было нужно – книга, чашка кофе, недавняя газета. В доме, где из соображений секретности не держали прислуги, он мало-помалу стал играть ее роль. Мать Фредерика была горничной, и от нее он наслышался историй о том, как хозяева унижают и оскорбляют тех, кто у них работает; до недавнего времени он и подумать не мог о том, что сам станет кем-то вроде слуги, но с Амалией это вышло как-то само собой, и он ни разу не ощутил себя задетым своим положением. Все равно она поправлялась после серьезного ранения, а кто-то же должен был накрывать на стол, зажигать огонь в камине и следить за порядком. Он был рад услужить Амалии, именно ей, а она, хоть и внешне уделяла ему ровно столько внимания, сколько принято уделять человеку, с которым живешь в одном доме, тем не менее не переставала внимательно и настойчиво наблюдать за Фредериком.

Его состояние беспокоило ее с первых дней пребывания на Анжуйской улице, когда она ночью просыпалась от его криков в спальне этажом ниже, вызванных кошмарами. Ничего другого, в сущности, нельзя было ожидать от человека, который был приговорен к казни, бежал с эшафота и пережил сильнейшее нервное потрясение. Но Амалия считала глупым и недопустимым разговоры с Фредериком о его кошмарах, равно как и советы подумать о чем-то приятном. Она поставила себе другую задачу – делать все, чтобы он пришел в себя и сумел перевернуть самую тяжелую страницу в своей жизни. Амалия говорила с ним о живописи, о художниках, о его прошлом, несколько раз просила нарисовать для нее веер, позировала для портретов. Она добивалась, чтобы он был в хорошем расположении духа, и шутила, иногда весьма колко. Кроме того, она показывала всем своим примером, что можно пройти сквозь тяжелые испытания, собраться и идти дальше, ни на что не оглядываясь и ни о чем не жалея. Она видела, что избрала правильную тактику, потому что кошмары стали сниться Фредерику гораздо реже, а сам он все чаще улыбался и казался куда более уравновешенным и счастливым, чем в первые дни, когда он мог по любому поводу разразиться слезами.