На базаре было вкусно, шумно, интересно и увлекательно – там пахло жизнью.

Тамарка с Зинаедой жили в общаге в крохотной комнатке с диваном и раскладушкой, где с трудом помещались еще колченогий стол и два стула.

По большому секрету Томка рассказала подруге: «Деньги у нас есть, просто мамка копит. На дом копит, на собственный. Вот как накопим – купим большой, с удобствами, в три комнаты. Или четыре, не хуже вашего. Тогда пусть мамка и замуж выходит».

Вера слушала и кивала.

В день Вериного одиннадцатилетия мама приехала с новым мужем. Так и сказала:

– Знакомься, Верочка. Это мой муж, Владислав Петрович.

Владислав Петрович был высоким, худым и очень похожим на лыжную палку. Короткий ежик серых волос, серые глаза, серое лицо, на котором все как будто слилось. И еще у него были потные ладони, которые он вытирал о штанину.

Бабушка радостно приняла нового зятя: сразу видно – приличный человек. Дедушка вздыхал и, кажется, сомневался:

– Гол как сокол. Комната в коммуналке, алименты на двоих детей. Скромный инженер, что с него взять?

– А вот мы и поможем! – резко отозвалась бабушка и осеклась, заметив Веру в комнате.

Дед устало махнул рукой и вяло пробурчал:

– А кто, интересно, отказывается?

Вере не нравился отчим: вечно молчит, уткнувшись в газету. На речку не ходит, подмосковные водоемы, ему, видите ли, замусорены и отравлены. Садом не увлекается – гастрит, фрукты противопоказаны. Лес не любит – комары. С дедом политических бесед не ведет, а бабушку как будто не замечает, как, впрочем, и Веру. Да и с мамой они разговаривают мало – так, перебрасываются бытовыми фразами.

В воскресенье, сразу после обеда Владислав Петрович начинал дергать жену:

– Инна! Ну когда мы поедем? Мне уже надоело, хочется цивилизации!

При слове «цивилизация» бабушка презрительно хмыкала.

А мама нервничала, что-то шептала ему, уговаривала остаться до вечера, говорила, что скучает по дочке, на плоском, как у камбалы, лице отчима застывала крайне недовольная гримаса.

– Конечно! – шипела на кухне бабушка. – Он же уже пообедал! Теперь можно домой!

Мама со вздохом переодевалась, подкрашивала ресницы и губы, втихаря плакала. Бабушка бросалась ее утешать:

– Главное – не пьет и не гуляет. Порядочный мужчина.

– Лучше бы пил и гулял, – тут же вставлял дед. – Повеситься с таким хорошо, а как жить – не знаю.

Мама обижалась, бабушка цыкала на деда, а Зоя уводила Веру из комнаты.

– Правильно Давид Григорич говорит, – нашептывала Вере Зоя. – Лучше уж никакого, чем этот. – Она кивала в окно, где под яблоней в плетеном кресле читал газету новый мамин муж.

Вере было жалко маму и жалко себя, потому что она вынашивала план в восьмом классе переехать в Москву к маме, в их комнату на Сокол, и школу оканчивать там. Но теперь планы срывались – жить рядом с отчимом? Нет, никогда. И к сердцу подкатывалась ярая злость, даже гнев – неукротимый, клокочущий. Чтоб ты сдохла, рыжая стерва, чертова Нинка! Все это из-за тебя!

А через пять лет после маминого замужества случилось ужасное – погибли все трое. Мама Инна, папа Андрей и мамин муж Владик. Ехали вместе в Малаховку на шестнадцатилетие Веры, на ее первый, как сказал дед, юбилей. И в маленький папин «москвичонок» влетел огромный «КамАЗ». Водитель «КамАЗа» был пьян, но выжил. А те, кто ехал в «москвичонке», – увы…