Граф усадил девушек, обернув их ноги медвежьей полостью, и заливисто свистнул:

— Паш-шел, Блэк!

Имя, выбранное коню самим Галицким, говорило о его некоторой образованности — например, знании английского языка. Или нескольких слов, достаточных для того, чтобы черное назвать черным.

Французский он знал получше, потому что бонны его с детства были француженками.

Вообще же, как говорил Пушкин, мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Это относилось к Галицкому в полной мере, но ничуть его не печалило. Он не любил себя обременять. Ни знаниями, ни размышлениями на эту тему.

К тому же знания — такая эфемерная вещь! Кто оценит их глубину и множественность? Демонстрировать свою ученость всем и каждому? Нет уж, увольте! С этой точки зрения Аннушка ему в качестве спутницы жизни вполне подходила — девица без особых претензий на образованность. Он даже удивился ее высказыванию насчет уложения Петра: неужели умные книги читать принялась?

Впрочем, Галицкий догадывался, кто ее таинственный просветитель. Лизонька Астахова. К ней бы в женихи он не сунулся, не дурак! Небось эта начала бы его в лупу, точно букашку какую, разглядывать: что сказал, как сказал, о чем подумал? Сплошное напряжение души и нервов такая женщина!

Конечно, нынче она не станет свою ученость показывать. Нынче в ней детское играет: быстрая езда, залихватский кучер. Ишь, сидит безмятежная, ничего не боится, только глаза поблескивают в предвкушении острых ощущений…

Санки промчались по Петербургу как ветер. Причем Роман, как заправский кучер, кричал на прохожих:

— Па-берегись!

Наконец санки миновали последние домишки окраины и вырвались на наезженный тракт.

Галицкий крутнул ус и слегка тряхнул вожжами.

Блэк, умница, тут же шаг ускорил и теперь почти летел над слепящей на солнце глаза снежной равниной.

Раскрасневшиеся на морозе девушки повизгивали, хохотали, заражая Галицкого своим весельем. Аннушка кричала:

— Тише, граф, опрокинете!

Настроение у него было — лучше некуда, впереди виделась долгая, полная приключений жизнь… Нет, Аннушка вполне устраивала его своей беспечностью и веселым нравом. И, насколько он мог судить, легко поддавалась воспитанию, какое граф хотел бы видеть в своей жене. Вот только от дурного влияния бы ее оградить. Подружки. Чересчур дерзкой и самостоятельной.

Почти полгода провела Елизавета за границей вместе с отцом, и все это время он не спеша прибирал к рукам свою будущую невесту. То есть Галицкий хотел такую власть над Анной Гончаровой приобрести, чтобы по одному его слову она беспрекословно исполняла бы любое пожелание своего господина и повелителя. И безо всяких женских глупостей вроде истерик и упрямства.

Теперь вернулась Елизавета, и Аннушка на глазах переменилась. Стала строптивой, гордячкой. Вон какой пустяк чуть ли не в катастрофу возвела!

Галицкий опустил вожжи, и Блэк сразу перешел на шаг. Почувствовал, что в быстрой скачке более нет необходимости. Один к одному — молодой хозяин! Тоже не любит зря утруждаться!

— Отчего вы. Роман Сергеевич, так меня не любите? — вдруг среди всего этого веселья спросила его Лиза.