Но это уже потом. А пока лощеный стюард в белых перчатках принес нам конверт с золотым тиснением, на котором золотыми чернилами было выведено: М. l'Amiral Raphael Semmes et M. le Commandant Oliver John Semmes. В конверте была записка — тоже на листке с золотым тиснением и тоже написанная каллиграфическим почерком золотыми чернилами, гласившая, что М. le capitaine Etienne Laforge будет весьма признателен, если мы согласимся отобедать в его обществе.
В небольшой зале, примыкающей к кают-компании, стоял небольшой стол, уже заставленный яствами и бутылками. Увидев нас, из-за него вскочил пузатенький коротышка, подошел — нет, просто подбежал — к нам и долго тряс руку моего отца, говоря, как ему чрезвычайно лестно, что пассажиром на его корабле является человек, которым он безмерно восторгался во время «вашей Гражданской войны». Мне тоже достался от него заслуженный комплимент — месье капитан был рад видеть перед собой «героического офицера галантной армии Юга».
Обед прошел под нескончаемую болтовню мсье Лафоржа. То он сокрушался, что русские не смогли поставить ему устриц, и поэтому он не может предложить их нам. То рассказывал, насколько проще иметь дело с русскими, чем с этими турками.
— Вы не представляете, месье, сколько мне приходилось давать взяток, и сколько здесь было бюрократии. И каждому, даже самому маленькому турецкому чиновнику нужно было сделать подарок-бакшиш и наговорить ему кучу комплиментов, получая в ответ от них оскорбления, такие как, например, «христианская свинья» и «неверная обезьяна».
А сейчас? Все очень быстро, все очень вежливо: «Да, месье… Нет, месье… Заплатите сто франков и распишитесь вот здесь. Вы свободны, месье», — все! А их механики даже устранили все неисправности, и, месье, все было сделано лучше и дешевле, чем даже в нашей благословенной Франции… Если б у них были еще устрицы и фуа гра, я был бы полностью счастлив. Но нет в мире совершенства.
Soupe aux crustaces (суп с морскими продуктами), салат с омаром, фазан, турнедо, восхитительные пирожные… Я так никогда не обедал, даже находясь во Франции. И полагаю, что пассажиров, пусть и первого класса, тоже так не кормили. А месье Лафорж, при всей его комичности, оказался весьма интересным собеседником — причем, как выяснилось, он очень хорошо знал историю нашей Гражданской войны и симпатизировал тогда Югу. И, главное, он был живым свидетелем последнего боя «Алабамы».
— Месье, сейчас я уже давно не военный моряк — теперь я капитан почтово-пассажирского судна, ценитель вкусной еды и прекрасной жизни. Но тогда я был лейтенантом на французском броненосце «Куронь», который сопровождал вашу «Алабаму» в ее последний бой у Шербура. Нашей задачей было не допустить, чтобы бой переместился слишком близко к Шербуру. И я до сих пор помню, как небронированная «Алабама», к тому же так и не отремонтированная после дальних походов и сражений, храбро вступила в бой со шлюпом «Кирсардж». Безрассудная, но о-ля-ля, какая храбрая атака! Наши сердца были всецело на вашей стороне, месье адмирал. И когда ваши ядра отскакивали от якорных цепей, которыми этот янки-хитрец Винслоу обвешал борта «Кирсарджа»… Если б не было этой «брони», то вы бы его потопили сразу!