— Ничего не хочу слушать! Мыть руки и обедать.

Анатолий Васильевич легонько провел пальцами по Наташиному лбу.

— Э, да у тебя жар. Давай-ка наоборот: ты ляжешь, а мы с Петькой займемся обедом. И тебя покормим, и сами поедим. Иди ложись, не стой на сквозняке. Ты что, забыла, что у тебя свадьба на носу?

— Но не могу же я при вас лежать в постели! Это просто неприлично.

— Не выдумывай. Ложись.

Пришлось ей снова облачаться в халат и носки и устраиваться на диване под пледом. Прислушиваясь к доносящимся из кухни голосам и звяканью посуды, она внезапно почувствовала, что засыпает.

— Я не буду обедать! — успела она крикнуть, перед тем как погрузиться в то странное состояние между сном и реальностью, которое бывает при высокой температуре: слышишь и понимаешь все, что происходит вокруг, но не можешь ни открыть глаза, ни пошевелить губами.

— Уснула бедняжка, — тихо произнес в комнате Елошевич, и по его голосу Наташа поняла, что он улыбается. — Вот и хорошо, во сне болезни быстрей проходят.

Вместо того чтобы спокойно пообедать на кухне, они зачем-то устроились в комнате, и теперь Елошевич поминутно шикал на Петьку, который слишком громко стучал вилкой по тарелке.

— Вы мне нисколько не мешаете, — с трудом пробормотала Наташа и повернулась на другой бок.

Некоторое время они пытались соблюдать тишину, а потом, убедившись, что Наташа спит, потихоньку завязали беседу.

— Дядя Толя, а что такое похоть? — вдруг спросил Петька.

«Начинается!» Вообще-то ему уже пора было заинтересоваться вопросами пола, и Наташа, уверенная в том, что на этот счет мальчика должен просвещать мужчина, хотела попросить Митю как-нибудь ненавязчиво этим заняться. Но вот не успела.

— Похоть, Петька, это когда ты бегаешь за девушками без любви, — вздохнул Анатолий Васильевич.

— Как это?

— Тебе сколько лет? Десять? И ты будешь говорить мне, что не знаешь, откуда берутся дети? — строго спросил Елошевич. — Я в твоем возрасте уже был в курсе.

Петька смущенно захихикал, а Наташа подумала, не пора ли ей проснуться.

— Ну вот. Когда ты хочешь делать это не потому, что любишь, а просто для удовлетворения физиологической потребности, это и есть похоть. Твое, Петька, тело еще не готово к тому, чтобы все это почувствовать, и, наверное, тебе не совсем понятны мои объяснения, но подожди годика четыре…

«Всего четыре года! А может, и меньше, и Петька станет взрослым. Господи, какие страсти будут в нем бурлить! Дай Бог, чтобы дядя Толя помог ему тогда разобраться в собственной душе! Все-таки Митя для этого слишком замкнутый человек…»

— …И тогда я все тебе объясню, — заключил Елошевич, словно подслушав ее мысли.

— А похоть — это плохо?

— Это очень грустно. Ты чай будешь?

Хлопнула входная дверь. «Митя пришел, надо проснуться!» Но ей так не хотелось открывать глаза.

— Анатолий Васильевич, рад видеть вас живым!

Сквозь сон Наташа удивилась такому странному приветствию, но потом вспомнила, что Елошевич несколько дней трудился личным шофером проверяющей из министерства, а про эту даму обычно сдержанный Миллер говорил такое, что если бы его речь передавали в эфире, большую часть пришлось бы заменить на «пи-пи-пи».