Инспектор же, уйдя на покой, полностью сосредоточился на том, чтобы совместно с супругой лелеять своё позднее дитя – своенравную и очаровательную мисс Грумс, которой, по его глубокому убеждению, предстояло в будущем стать неординарной личностью и покорить этот на глазах меняющийся мир.

В тот момент, когда Седрик завершил свою приветственную речь и подал знак к началу торжественной трапезы, Виктория Понглтон в каюте трансатлантического лайнера, следующего по направлению к Нью-Йорку, примеряла новую шляпку с чёрной креповой лентой. Общество на судне «Маджестик», по её меркам, оставляло желать лучшего, однако прогуливаясь по палубе первого класса, она заметила несколько знакомых лиц и даже (отчего её сердце забилось чаще) сэра Энтони Баскетта, парламентёра, который после скоропостижной смерти жены удалился от дел, но всё ещё считался чрезвычайно компетентным в политических вопросах и, по слухам, являлся членом Январского клуба[20].

Лайнер Виктории, разрезающий тёмные воды Атлантики, увозил её в новую жизнь, и, как ни жаль ей было покидать Британию, в душе её воспряла надежда на лучшую участь.

Надежда питала и Оскара Финча. Ранним ясным утром он вышел из поезда с одним саквояжем в руке и вдохнул смолистый аромат свежеоструганных досок недавно сооружённого перрона на станции маленького городка, затерянного в безбрежной американской прерии.

Поезд, чья стоянка длилась не более минуты, издал оглушительный рёв и отбыл со станции в клубах угольного дыма, а к Финчу навстречу уже торопливо шёл высокий загорелый малый в выцветших до белизны широких парусиновых штанах.

Ранчо Кройдона, куда отправился Финч, чтобы начать новую жизнь в качестве штатного ветеринара, поразило его воображение, и он только спустя несколько месяцев понял, что совсем не тоскует по изумрудным холмам Йоркшира и его влажным болотистым пустошам, а зной, от которого в полдень дрожит раскалённый воздух прерии, лишь приправа к вечерней прохладе, когда так приятно привалиться спиной к тёплой земле и наблюдать за бесконечной звёздной феерией.

Для Анны этот день тоже стал началом новой жизни. Из-за стойки она с удовлетворённым вздохом оглядела уютный зал маленькой чайной, где – точь-в-точь как в её мечтах! – на каждом столике с мраморной столешницей стояла серебряная вазочка со свежими цветами, и потуже затянула поясок нарядного шёлкового платья.

Две официантки в беслоснежных передниках и наколках разносили заказы ловко и с неспешным достоинством, новенький кассовый аппарат издавал бравурную трель каждый раз, когда в его ячейки опускались пенсы и шиллинги, и в чайной, на две трети заполненной посетителями, витали ароматы свежей выпечки и крепкого дарджилинга.

Напротив прозрачной витрины с пирожными и сэндвичами остановились двое – высокий молодой мужчина, одетый, как это принято у художников, ну или у начинающих лондонских драматургов, в тёмно-зелёный бархатный пиджак и пёструю рубашку в тон, и девушка в светлом брючном костюме, ростом ему под стать. Они приветливо замахали руками, глядя прямо на Анну, и она, вдруг узнав брата и сестру Адамсон, принуждённо улыбнулась в ответ.