Парадоксальность ситуации в том, что большевики фактически натравливали мужиков на бурят, провозглашая «уравнительный передел» земли. До революции земледельцы люто завидовали втрое большим душевым наделам инородцев, совершенно не принимая в расчет, что их хозяйства скотоводческие. Даже тогда происходили самовольные захваты земли, и буряты, вполне законопослушные люди, часто обращались к властям с просьбами избавить их от столь «беспокойных» соседей.
В революцию «самозахваты» земли стали чуть ли не нормой – так что агитация большевиков пришлась по душе переселенцам, которые не в силах обработать свои наделы, тянулись заграбастать чужие, с желанием перейти от трудоемкого земледелия к более легкому скотоводству. Да и старожилы, вполне обеспеченные и даже богатые, также старались ущемить своих соседей-инородцев, утверждая, что земля «Божья, и должна принадлежать христианам», а таковыми буддисты-буряты являться никак не могли по определению. Так что оставалось только прибегнуть к грубой силе, если мятежная Бичура будет продолжать восстание.
Войск уже сосредоточено вполне достаточно, причем главным образом конницы. Наиболее подходящей для действий в степной полосе – три казачьих, плюс два инородческих туземных полка, названных уланскими, из монголов и бурят. Они подкреплялись стрелковой бригадой с регулярным кавалерийским полком - Сибирским драгунским. Полк сводный, сформирован, как и восстановленный Иркутский гусарский, из остатков трех кавалерийских дивизий, что имелись в армии адмирала Колчака. Так что шести тысяч штыков и шашек вполне достаточно для окончательного усмирения повстанцев. Вот только прибегать к кровопролитию генерал Каппель категорически не хотел, не без основания рассчитывая, что даже открытой демонстрации силы, и готовности ее применить в полном объеме, окажется вполне достаточно для охлаждения горячих голов среди повстанцев. Да и какой им смысл продолжать мятеж – одно дело восставать против режима Колчака и совсем иное выйти супротив «народного советского» Сибирского правительства.
Беспокоило другое - восточное Забайкалье, смыкаясь с занятой партизанами Амурской губернией, представляло нешуточную угрозу «белой» государственности. Конечно, если принять японские требования, подавить восстание можно, но такая идея вызывала негодование в душе. Наоборот, хотелось как можно быстрее выпроводить интервентов – любая власть для народа отвратна, если она держится исключительно на иностранных штыках. Что ж – придется прибегать к политике «кнута и пряника». Так решило правительство, и требовал его «внутренний голос».
В конечном итоге, удовлетворив хоть частично крестьянские чаяния, получить в старожилах надежную опору, и с их помощью начать очищать от партизан волость за волостью, уезд за уездом. К тому же местные большевики, лишившись надежды на скорую помощь из-за Енисея, могут потерять доверие поднятых ими на восстание против японцев крестьян. Ведь тем будут противостоять уже отнюдь не ненавистные узкоглазые интервенты, которых выпроваживают, а «народная советская власть Сибири».