Никто никого не предавал, думает Таня.

Так случилось. Мужчины ушли.

Морсвин посвистывает, когда хочет есть. Или просто требует внимания. Мужчины такие примитивные создания. Зато у них есть руки, — и это мужские руки. Удивительно. Тане хочется сесть и насладиться этим парадоксом, что у мужчин, оказывается, мужские руки: она даже их видит, крепкие, покрытые темным волосом, не гладкие, а словно отлитые из серого шершавого металла, с выступившими на запястье жилами, — у Ивана были такие.

Никогда не поймешь, насколько он сильный, пока он тебя не обнимет. Очень сильный. Что-то в обмене веществ. Женщина ненамного меньше мужчины размером, а о такой силе ей остается только мечтать…

Особенно когда сила так нужна.

Таню передергивает. Только что ушел Сазонов — Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…

Два друга были у Ивана — лучших друга. Один теперь калека, другой вор.

Пашка всегда был в нее влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не обдумывала. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для общинных вещей, на служебной платформе — куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана, — пока тот был жив. Пока Иван оставался ее Иваном.

А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом.

Она поворачивает голову и смотрит туда, где начинается железная решетка.

Скоро раздастся стук — резкий, металлический, — и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идет Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.

Когда он вернулся после Восстания, она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнулся, говорил теперь резко и порой грубо, — словно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть, — но теперь он не может ходить. Его ранили в тот день, теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя (и ее!) за то, что его не было рядом с Иваном.

Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.

Поговорить просто. Посидеть. Но он снова будет грубить или молчать. Таня вздыхает. И они снова поругаются.

«Какого черта этот… — Пашка никогда не называет Сазонова по имени, — этот сюда ходит?» Таня пожимает плечами, — разве я могу ему запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.

На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова — даже на время. Потому что он ее пугает.

Потому что из льдисто-серых глаза Сазона на нее теперь смотрит голодная тварь.

В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк. Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.

«Потому что я вмешался.

Это было просто, — думает Сазонов.

Я забрал его команду.

Его жизнь, его станцию…

Даже этот дурацкий шарик я у него забрал.

Теперь заберу его женщину. Как тебе, Иван?!

Все, что было твоим — стало моим.

Или — станет».