И это было так. Это был один из тех редких случаев, когда Бабуля Болит говорила Тиффани о чем-либо, что не касалось овец, единственный раз, когда она признала, что есть мир и вне Мела. Тиффани обычно видела во сне веселого моряка, преследующего рыбу-кита в лодке. А иногда рыба-кит гналась за ней, но веселый моряк всегда вовремя приплывал на своей огромной лодке, и их гонка начиналась снова.

Иногда Тиффани бежала к маяку и просыпалась, как только пыталась открыть дверь. Она никогда не видела море, но у одного из соседей была старая картина на стене, на которой было изображено большое количество людей, цепляющихся за плот в том, что было похоже на огромное озеро, полное волн. Она никогда не видела маяка.

Тиффани сидела рядом с узкой кроватью и думал о Бабуле Болит и о маленькой девочке Саре Плакса, очень тщательно рисующей цветы в книге, и о мире, который потерял стержень.

Она потеряла тишину. Та, что была теперь, имела другое качество. Тишина Бабули была теплой и грела изнутри. Бабуле Болит, возможно, иногда трудно было вспомнить различия между детьми и ягнятами, но в ее тишине ты был долгожданным и своим. Все, что от вас требовалось, — только собственная тишина.

Тиффани было жаль, что у нее не было шанса извиниться за пастушку.

Тогда она пошла домой и сказала всем, что Бабуля умерла. Ей было семь, и мир рухнул.

Кто-то вежливо постучал по ее ботинку. Она открыла глаза и увидела жаба. Тот держал во рту небольшой камень, а потом выплюнул его.

— Сожалею, — сказал он. — Я использовал бы свои лапы, но мы очень мягкий вид.

— Что мне полагается делать? — спросила Тиффани.

— Хорошо, если ты разобьешь голову об этот низкий потолок, у тебя будет повод потребовать возмещения ущерба, — ответил жаб. — Э… я это только что сказал?

— Да, и я надеюсь, что ты очень сожалеешь о том, что сделал это, — сказала Тиффани. — Почему ты сказал это?

— Я не знаю, я не знаю, — простонал жаб. — Прости, о чем мы говорили?

— Я подразумевала, что, по мнению пиксти, я должна делать сейчас?

— О, я не думаю, что надо что-то делать, — сказал жаб. — Ты кельда. Ты говоришь, что надо сделать.

— Почему Фион не может быть кельдой? Она пиксти!

— Ничем не могу помочь, — ответил жаб.

— Я могу быть полезззным? — спросил голос рядом с ухом Тиффани.

Она повернула голову и увидела на одной из галерей, опоясывающих пещеры, Уильяма бездомного. Вблизи он заметно отличался от остальных Фиглов. Его волосы были более опрятными и были заплетены в косичку. У него было не так много татуировок.

Он даже говорил по-другому — более понятно и медленнее остальных. Его речь походила на барабанный бой.

— Э, да, — сказала Тиффани. — Почему Фион не может быть здесь кельдой?

Уильям кивнул.

— Хоррроший вопрос, — сказал он вежливо. — Но ты знашь, кельда не может сочетаться со своим бррратом. Она должна отпррравиться в новый клан и сочетаться бррраком с воином оттуда.

— Хорошо, почему тот воин не может приехать сюда?

— Потому что местные Фиглы не знали бы его. У него не было бы никакого авторрритета, — Уильям заставил «авторитет» походить на лавину.