Никитин возвращался со мной по темным московским улицам и, вдохновленный незнакомым с московскими реалиями слушателем, вовсю просвещал меня о жизни бедных районов Москвы. Он рассказывал мне о ночлежках, которые открываются с пяти-шести вечера и закрываются утром, давая возможность подённым рабочим, нищим и беднякам, приехавшим в Москву в поисках заработка и не имеющим своего угла, переждать вечер и ночь, особенно морозной зимой, а утром вышвыривая их на дневные уличные заботы.

О кабаках, трактирах и притонах, где пропивает заработанное, выпрошенное или украденное за день эта беднота, вращаясь по замкнутому кругу, из которого выход чаще всего быть убитым в переулках или смерть в больнице для нищих. Спивались многие, не только крестьянский и рабочий люд, были и бывшие чиновники и дворяне, угодившие на дно социальной жизни и кое-как зарабатывающие своим знанием грамоты. В некоторых притонах и кабаках подавали не только слитую и смешанную из остатков водку, но и опий или кокаин, тем самым укорачивая и без того недолгую жизнь здешних обитателей.

Слушая эти рассказы, я пытался понять, сколько в них правда, а сколько вымысла рассказчика, желающего потрясти слушателя красочными или страшными подробностями, но потом я вспомнил, что даже читал в прошлой жизни, помнится, у Гиляровского. Знакомые по этой книге названия "Хитровка", "Сухаревка" слышались и в рассказах Никитина с добавлением подробностей.

Откуда взялись это "дно", как в пьесе Горького? Насколько мне стало понятно, от бедности и нищеты части населения Российской империи. В надежде на заработок стремились крестьяне или мещане в Москву, а на Хитровской площади находилась биржа труда и место, где нанимали работников, чаще всего подённых. Здесь же выстроены были ночлежки или превращены в таковые уже стоящие здания, где приезжие останавливались, пережидая ночи, набиваясь битком и принося прибыли домовладельцам. Немалые, видно, прибыли, если несмотря на протесты общественности и различные проекты по сносу или хотя бы переносу "Хитровки" на другое место подальше от центра Москвы, таким проектам в царское время ни разу не был дан ход.

Здесь же, в зданиях, располагались и многочисленные трактиры и кабаки, выкачивающие полученную за день денежку у местных обитателей и обогащая их владельцев. Естественно, в такой среде царила преступность. Царская полиция и не могла, и не хотела справляться с криминальной обстановкой, хотя, возможно, полиция бессильна была что-то сильно изменить. Тут, наверное, как в анекдоте про водопроводчика, "всю систему менять надо было". Полиция могла лишь сдерживать эту среду в каких-то рамках, а сейчас, после революций, когда центральная власть слаба, преступность развернулась вовсю. Она не ограничивалась рамками трущоб и темных подворотен, а заходила в респектабельные прежде заведения, совершала вооруженные ограбления купеческих собраний и ресторанов, грабила среди бела дня на центральных улицах прохожих, убивала милиционеров, превосходя численно милицейские патрули и наряды.

Вот на такой оптимистической ноте мы с Никитиным расстались на бульварном кольце, расходясь каждый по своим домам – я на Каретный, а он к себе за Садовое.