— Трубой по башке — и все дела.

— Цыба, ты у нас гений. — Виталька усмехается. — Это чересчур просто. Менты — тоже не дураки, слухи уже ходят, все знают, что было с Данкой. Нет, так не годится. А сделаем мы вот что…

На это место они часто приходили вчетвером. Если пройти мимо музея, мимо каменных надгробий и прочих древностей, спуститься с холма вниз, то можно попасть сюда. Здесь большие камни подступают к самой воде, берег относительно пологий, а вода прозрачная. Это место на Острове тогда принадлежало им. Здесь по-прежнему пахнет мокрым песком. И камни все такие же теплые, нагретые солнцем. Дана сидит на камне, закрыв глаза. Где-то далеко стоят три мраморных ангела. Кошкины глаза золотятся на донышке ее зрачков.

— Привет, Данка.

Она поворачивает голову. Красивый парень с бронзовым лицом и медальным профилем. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в небольшой пучок, черные глаза смотрят знакомо. Это из сна о счастье.

— Не узнаешь меня?

Он изменился, но Дана все равно узнает его. Она узнала бы его всегда. Когда они виделись в последний раз, он выглядел подростком, а теперь у него широкие мускулистые плечи и сильные руки, но это ничего не меняет. Она узнала бы его и через сто лет.

— Как ты нашел меня?

— Стучите — и отворится вам, ищите — и обретете. Я рад тебя видеть.

— Да?

— Прости, я совсем не то хотел сказать. Я знаю о твоем горе. Твоя мама позвонила мне.

«Все такой же неловкий. Ну, хоть что-то осталось от тебя прежнего».

— Мы очень давно не виделись, я… я очень скучал. Дана, мне жаль. Эй, ты что? Что с тобой такое, малышка?

— Я в порядке, — нужно учиться жить мертвой, — я тоже рада тебя видеть. Что ты сейчас делаешь?

— У меня есть ночной клуб и ресторан. Мы на пару с Цыбой делаем свой бизнес, и дела идут неплохо.

«Ах, да. Ты же сидел в тюрьме, я помню. Что ж, значит, все вышло так, как задумывалось».

— Ты, наверное, помнишь. Я вытащил козырную карту. Теперь плачу налоги, отстегиваю «крыше» и живу спокойно. Три года, детка, три паршивых года. Но я не жалею. Другого пути у меня не было.

— Я знаю.

— Данка, ты пугаешь меня. Идем, повезу тебя обедать.

— Ты быстро нашел меня.

— Твоя мама беспокоится, и я вижу, что не зря. У тебя хорошая мать, Данка. Помнишь блины с вареньем?

— Помню.

«Мама всегда жалела и любила их всех, а его — особенно».

— Поедем, Дана. Я обещал ей, что не оставлю тебя одну.

— Я не хочу усложнять твою жизнь. Ты очень занят, а я… Я сама о себе позабочусь.

— Ты говоришь глупости, а выглядишь просто ужасно. Поехали.

Они вдвоем поднимаются по тропе. Дана идет впереди, Виталий — следом. Он давно научился владеть своим лицом, но когда он спустился к берегу и увидел одинокую фигурку на камне, в его груди словно атомная бомба разорвалась. Острая жалость пронзила его сердце — столько было безысходной тоски в опущенной светловолосой головке, в поникших хрупких плечах. Он не видел ее много лет, думал, что забыл ее, но стоило ему увидеть эти большие дымчатые глаза, нежное лицо, стоило поймать ее взгляд — и Виталий понял, что любовь всегда была с ним. Как забрасывают мокрым песком пламя, так он забрасывал ее будничными делами, глушил многочисленными связями, но все зря. В ту минуту он понял, что любит Дану так же, а может, еще сильнее.