— Ты дура, если так считаешь, девица, — парировал он. — Одинокая женщина с незаконнорожденным ребенком была бы парией. Ее бы все сторонились. Твоя мать была слишком горда, чтобы такое вынести. Скандал ее убил бы. Оставаясь со мной, она могла смотреть людям в глаза, ее принимали в обществе. И она была за это благодарна, можешь мне поверить. Мелисса не была совсем несчастна, Бог свидетель. У нее была ты, она тебя просто обожала. А спроси — что было у меня? Ничего!

— У вас тоже могла бы быть я. Вы могли бы открыть мне свое сердце — и я бы вас любила. Но я забыла: я напоминала вам его.

— Ты думаешь, я ни о чем не жалею, девица? — грубовато ответил он. — Жалею.

— Тогда мне тоже жаль. Жаль нас троих, но в особенности мою мать. У нее не осталось шансов на счастливую жизнь, а у нас с вами они есть.

— У тебя нет, раз ты выходишь за шотландца, — предрек он.

— Я собираюсь доказать, что вы ошибаетесь.

"Я собираюсь доказать, что вы ошибаетесь». Кимберли только это и делала. Она была счастлива весь день, с той минуты как навсегда попрощалась с графом и забыла о своем визите. Но вечером вдруг ее снова охватили тревога и сомнения.

Они остановились на ночь не на постоялом дворе, как предполагала Кимберли, а в одном из поместий Сент-Джеймса, которое специально подготовили, чтобы принять их в ночь после свадьбы, — еще один подарок герцога с герцогиней. Для Лахлана это оказалось не меньшим сюрпризом, чем для нее. Но кучер и сопровождающие получили соответствующие инструкции; прислуга большого коттеджа была предупреждена заранее.

Кимберли провели прямо в главные покои, где ее уже ждала ванна. Две служанки помогли Джин ее раздеть. А когда Кимберли вернулась обратно в спальню, то обнаружила, что, пока она мылась, стол сервировали для ужина при свечах. В воздухе носились аппетитные ароматы.

Потом ее ждал еще один сюрприз: на огромной постели, с которой уже было снято покрывало, лежали новый пеньюар и ночная рубашка — видимо, сшитые руками миссис Кэнтерби по просьбе Меган. Кимберли сама не выбрала бы наряд из тончайшего шелка глубокого аквамаринового тона, игравшего в свете свечей. Рубашка с глубоким вырезом держалась на тонюсеньких лямках, плотно обхватывала талию и расширялась книзу.

Надев рубашку, Кимберли смутилась, увидев, насколько обнажена, и поспешно потянулась за пеньюаром… и тут обнаружила, что он не похож на те, что были у нее прежде. Рукава были длинные, сзади он свободно падал, струился, но впереди было абсолютно нечем запахнуться. Впрочем, было дюйма по два отделки из черного кружева, которого хватало как раз на то, чтобы прикрыть лямочки рубашки, подчеркнуть глубокое декольте и сбежать вниз, к подолу.

Это был полупеньюар, нечто вроде накидки с рукавами, рассчитанный на то, чтобы выгодно продемонстрировать рубашку, а не прятать ее. Кимберли ужаснулась при мысли, что она будет ужинать с Лахланом в таком одеянии.

Она недоверчиво качала головой, когда одна из служанок проговорила:

— Надеюсь, вам понравилось, леди Кимберли. Ее светлость очень огорчится, если это не так.