— Если ты и вправду Папия Муцила, тебе бояться нечего!

На моем родном наречии сказано. А парней лохматых-то уже трое.

— Не хотели тебя пугать. Извини!..

Козьими шкурами пахнет, овечьими тоже, чан какой-то посередине, скамейка у стены. Лавка, но другая. И двери закрыты.

— Ты из осков? Ты Папия Муцила?

Я сижу, парни стоят. Один в один, лохматые, широкоплечие, загорелые. Какой из них меня у лавки встретил, Даже сказать трудно. Братья, не иначе.

— Кто спрашивает? — наконец отозвалась. Поняла — Не лjвцы рабов, не лихие люди, не стражники. Говор наш, оскский.

Переглянулись. Один кивнул, второй — тоже, третий лапищу вперед вытянул. Указательный палец согнутый, а нем — перстенек. Простенький такой, медный.

Поглядела, подумала... Подумала — и отвернуться им велела. Самое ценное у меня — под туникой, в шерстяное пояске над пупком, чтоб только с мертвой сняли.

— Вот!

Поглядели...

На моей ладони — тоже перстень. Не медный только — золотой. Но похож, в одной форме лили.

Вновь переглянулись. Поклонились низко.

— Папии Муциле, госпоже нашей, здравствовать и радоваться!

Закрыла я глаза, дух перевела, улыбнулась даже. И так бывает!

Перстень и сейчас у меня на ладони. Тяжелый, литой. На круглой печатке — рогатый Бык, попирающий Волчицу. Дедов перстень, бабкино наследство. Сняла она перстень с дедова пальца у погребального костра консула Государства Италия. Сберегла! Словно знала — сгодится дедовой внучке. И не ей одной.

Бык и Волчица. Государство Италия — и Римская Республика.

— Еще помнишь, Гай?

— Только на греческом. Перевести не успел.

И не надо. Понимаю я греческий. Говорю плохо, а вот разбирать — все разбираю. У хозяина половина рабов в доме по-гречески говорила.

Поглядела в зеркало (удобное, квадратное, где только гостинщик и отыскал?), усмехнулась, потом призадумалась. Мысль удачная, только парик заметят быстро. Прическа надежнее, но вот возни с нею! Особенно если не со своей — с господской. Для матроны прическа — башня осадная. Моя нынешняя, кстати, так и называлась — «гелиопола».

Вздох — очередной, то ли десятый, то ли уже двенадцатый. Сзади вздох, от окна, где Гай Фламиний, клиент сиятельной Фабии, расположился — на табурете, кресла в гостинице не нашлось. Все как в Риме, будь он неладен: матрона прической занята, а клиент-виршеплет стихами ее развлекает. Правда, матронам «гелиополы» служанки сооружают, но тут делать нечего. Сама себе госпожа — сама и служанка. Напросилась!

А постараться придется. Этим вечером госпожа Фабия Фистула первый раз личико свое покажет. И не где-нибудь.

— Что не так, Гай?

Обернулась — и зря. Смутился парень. То ли из-за прически недостроенной, то ли из-за туники. А чем плоха? Как раз для госпожи — из коийской ткани. Дорогая, дороже нет, зато видом, словно легкий дым. И есть — и нет ее. В том-то и хитрость: сверху палла панцирем легионерским, а вот под ней...

— Гай Фламиний Не Тот! — нахмурилась я. — Если по римским обычаям положено при девушках обязательно ухать, так я тебя от этого освобождаю.

Моргнул глазами голубыми. Ямочки, ямочки!..