— О чем это он? — спросил Мазур.

Кристина прислушалась:

— Трудно объяснить, раз ты не знаешь испанского и местных словечек… Учено выражаясь, непереводимая игра слов. Высмеивает русского лидера, которому опять забыли поменять батарейки…

Сама она улыбалась во весь рот — судя по реакции зала, диктор и впрямь отмочил нечто юморное. Мазур с мнимой беззаботностью смотрел на экран, где смертельно больной, никаких сомнений, человек с величайшим трудом пытался связать пару слов и сделать пару простых движений.

В глубине души Мазур корчился от стыда. Никто тут не знал, кто он и откуда — но этот живой труп на цветном экране был человеком номер один вего стране. И не стереть с лиц окружающих это искреннее веселье, имеющее, между нами, веские поводы…

Он давно уже не верил ни в какие «измы». Перерос и комсомольский задор и какую бы то ни было убежденность в том, что некое учение — единственно верное. Он просто жил. И служил. Не этому живому олицетворению хворей, а стране — потому что страна точно так же жила, служила и работала, и далеко не все трудились спустя рукава, наверняка движимые той же нехитрой логикой. Мазур был отдельно, а те, в Кремле — отдельно. Убрать их оттуда не в человеческих силах (еще и оттого, что никто не представлял, кто и что могло бы придти на смену), бороться против них было бессмысленно, нелепо, невозможно. Оставалось исправно служить тысячелетней державе, потому что она — Родина, как бы ни именовалась в разные времена и кто бы ни стоял во главе. Год с лишним назад он, опять-таки, как и многие, воспрянул было, когда пришел Андропов и по стране шумнули очевидные перемены — но потом Андропов проплыл на лафете к краснокирпичной стене, на его месте оказался этот, и вновь потянуло явственным запахом болотной тины. И все, кого он знал, снова понурились, зарекшись дергаться душою — тянули лямку…

Но куда денешься от этого саднящего стыда, глядя на беззаботно кривлявшегося паяца и живой манекен за его спиной, что-то там шамкавший не в такт мимике…

— Ужас, правда? — весело спросила Кристина. — Честное слово, мне их жалко.

— Кого?

— Русских.

— Почему? — как мог беззаботнее спросил Мазур.

— Несчастный народ. Терпеть над собой такое вот… Я политикой мало интересуюсь, но их, наверное, следовало бы завоевать только ради того, чтобы избавить от этих старых клоунов…

«Это нам следовало бы завоевать эту долбанную страну, — сердито подумал Мазур. — Поскольку погрязла в самом неприкрытом разврате: банановая республика, американские марионетки, а меж тем в средней руки кабаке красуется цветной ящик, который не у всякого секретаря обкома сыщется. И любой — любой, вроде меня! — может в пять минут за смешные деньги снять отдельный домик с садиком, пусть и крохотным, и жить там с девушкой, не предъявляя никому ни паспорта со штампом о браке, ни прописки. Форменный разврат, нет на них единственно верного учения, нет на них парткомов, женсоветов, вечерних университетов марксизма-ленинизма и определяющего года решающей пятилетки…»

— Что с тобой? — спросила Кристина. — У тебя лицо сделалось…