Барнаби сделал глубокий вдох, потом громко выдохнул. У справочной толпились туристы — о чем-то спорили с изможденной женщиной, запертой внутри. За плечами у Барнаби был новый рюкзак со старыми железяками из подвала «Крайслера» — они держали его на земле. Но под огромной крышей главного вестибюля он все равно чувствовал себя в западне.

— Доброе утро, Барнаби, — произнес Чарлз Эфиридж, целеустремленно подходя к нему. Он нес две бутылки воды и пару яблок. Никакого кофе или пирожных.

Кое-кто из спешивших по своим делам пристально смотрел на его страшные ожоги и отворачивался. Жестокость этих взглядов очень ранила бы Чарлза, не будь он к ним уже привычен. Девчонка-подросток показала на свой рот и сделала вид, будто ее тошнит, а ее подружка расхохоталась. Чарлз обернулся на этот визгливый смех, и она, не успев отвернуться, побагровела. Подружки, давясь от хохота, сбежали вниз по ступенькам.

— Я принес тебе завтрак, — сказал Чарлз. В голосе его звучала легкая обида — он прекрасно понял, что произошло только что. — Думал, вдруг ты голодный.

— Спасибо, — ответил Барнаби.

— И взял билеты по пути, — добавил Чарлз, помахав парой небольших листков. — Если не хотим опоздать, нам бы лучше побыстрее.

Они спустились на уровень ниже и некоторое время плутали по длинным коридорам, которые вели к перронам.

— Ты слышал, я надеюсь, что молодой мистер Прюитт вчера распродал все свои работы? — спросил Чарлз. — И суммы были кругленькие. «Нью-Йоркер» на следующей неделе публикует большой очерк о выставке. А «Нью-Йорк таймс» уже готовит список причин, по которым выставка не так хороша, как о ней говорят. Ему теперь весь город поклоняется, а устроил это ты.

— Я рад, что он в конце концов станет художником, — сказал Барнаби. — И что он с родней своей помирился.

— Он всегда был художником, — ответил Чарлз. — А теперь станет просто очень богатым художником. По моему же опыту, это не всегда бывает совместимо.

Они вышли на платформу 9, где ждал их поезд, и Барнаби посмотрел на провал, отделявший их от платформы 10, и сощурился.

— Не тот вокзал, — сказал Чарлз, заметив его взгляд.

— Просто проверяю, — ответил Барнаби и улыбнулся.

Они сели в поезд. Присмотревшись к сиденьям, Барнаби облегченно вздохнул: к потолку тут можно было не улетать, просто пристегнувшись ремнем. Его рюкзак Чарлз положил на багажную полку сверху.

— Должно быть, это очень неудобно, — сказал он. — Все время летать, в смысле. У тебя, наверное, столько всего не получается.

— Наверное, — ответил Барнаби. Локомотив свистнул, и поезд тронулся. — Только со мной по-другому никогда не было. Вот только один раз мы с классом лазили на Сиднейский мост, и всех нас выстроили цепочкой и привязали. Вот тогда впервые в жизни я был в точности как все остальные.

— И как тебе это?

— Странно, — скривился в ответ Барнаби. — Я совсем не чувствовал себя собой. Мне не понравилось.

Чарлз кивнул и долгую минуту смотрел на него, а потом слегка хохотнул и развернул газету. Пока он просматривал заголовки, Барнаби глядел в окно — мимо с большой скоростью проносились пейзажи. Жалко, что он книжку с собой не взял. Про д’Артаньяна в таком путешествии читать было бы в самый раз.