— Конечно, — ответила Пальмира. — Он всю свою юность тут прожил.

— А ты не можешь мне о нем рассказать? Я смотрел рисунки, которые после него остались. Я никогда ничего похожего не видел. И та огромная картина в коридоре возле кухни — это ведь тоже он рисовал, правда?

— Да. Красивая, правда? Я часами на нее могу смотреть. Мисс Этел и мисс Марджори с ним познакомились, когда ему было лет восемь-девять. Они увидели, как он рисует… как это называется? Картинки и рисунки на стенах домов?

— Искусство? — предположил Барнаби.

— Граффити, вот как, — сказала Пальмира. — Винсенте тогда рисовал очень грубые портреты нашего президента. Он сын собаки и крадет богатство у народа, а на эти деньги покупает себе во дворец золотые ванны и купается в них в поте рабочих людей.

— Фу… — скривился Барнаби.

— Это… как это… метафора, — пожала плечами Пальмира. — Вся страна его презирала, но еще мы все его боялись. Он управлял армией, и его было никак не сместить. Он драл с нас такие налоги, которые мы никак не могли платить, а ему было плевать, останутся ли у нас потом деньги на еду. Газеты боялись его критиковать, потому что он мог их закрыть, а редакторов вышвырнуть на улицу. У писателей тоже храбрости никакой не было. Только вот этот мальчик, совсем еще маленький, придумал, как выражать то, что люди недовольны его правлением. И теми красками, которые он бог весть где находил — на помойках, в мусорных баках, на свалках, — он на городских стенах рисовал чудесные картины. На них были странные цвета и диковинные формы, и мир видел, каков этот художник на самом деле. Люди его полюбили, а полиция открыла на него охоту. Если бы узнали, где он живет, его бы отправили в тюрьму, а то и убили. Только однажды ночью мисс Этел и мисс Марджори гуляли по городу, увидели его за работой, а потом выследили. Он жил в трущобах один, на груде картонных коробок.

— Где же его родители? — спросил Барнаби.

— Пропали без вести, — ответила Пальмира. — В общем, они забрали Винсенте с собой на кофейную ферму и вырастили как собственного сына. Всему научили, дали чистые холсты, дорогие краски и кисти, и талант его крепчал с каждым днем. Наконец он стал великим художником и уехал в Нью-Йорк, а там превратился в самого знаменитого и прославленного мастера всей страны. И все — благодаря этим двум дамам.

— Тут, похоже, у многих людей никого родных нет, — заметил Барнаби. — Этел и Марджори мне рассказывали, что их тоже из семей прогнали. Потому что они не были обычные. А мне они кажутся совсем нормальными.

Пальмира улыбнулась.

— Это потому, что они нормальные, — сказала она. — Мы все такие. Только для них нормальное значит не то, что для других людей. Но в таком уж мире мы живем. Некоторым просто не под силу принять то, к чему они не привыкли.

— Моя мама никогда раньше не знала людей, которые бы умели летать, — сказал Барнаби. — Наверное, потому и прорезала дырку у меня в рюкзаке. — Он задумался и поник головой. — А может, она просто меня не любила, — сказал он. — Таким, какой я есть.

— Мама всегда будет любить своего ребенка, — сказала Пальмира, обхватила Барнаби за плечи и прижала к себе. — Что бы он ни делал и кем бы ни был. Я точно это знаю. Уже знаю.