— Как вам угодно. — Мак-Келлар вытащил из внутреннего кармана какие-то бумаги. — Вот страховка. Номер пятьдесят семь тысяч четыреста тридцать. Дарственная, выданная Александром Гау. А вот завещание. Я прочту вам его.

— Зачем это? — Адам начал терять терпение: педантичная медлительность юриста раздражала его. — Кому нужна вся эта чепуха? Я служил в вашей конторе, когда вы составляли его, я был свидетелем и знаю его наизусть.

Мистер Мак-Келлар, казалось, не ожидал этого.

— Правильнее будет, если я все-таки прочту. Я недолго займу ваше внимание.

— Конечно, пожалуйста, — примирительно сказал папа.

Мак-Келлар надел очки и медленно, отчетливо прочел завещание. Это был короткий и простой документ. Дедушка завещал все маме, а в случае ее смерти — ее душеприказчику, папе.

— Отлично. — Папа удовлетворенно вздохнул. — Все в порядке. Теперь можно приступить к расчетам.

— Нет, подождите! — Мак-Келлар почти выкрикнул эти слова и одновременно ударил по столу своим могучим кулаком. Наступила тишина. Низко склонившись над документом, он оглядел всех сидящих за столом, ехидная улыбка, которую он до сих пор старательно прятал, приподняв уголки тонких губ, зазмеилась на его лице, мохнатые брови сошлись над переносицей. У него был такой вид, как будто ему, наконец, разрешили выдать удивительную тайну и насладиться этим.

Он снова взглянул на меня и смотрел долго, с нескрываемой добротой. Затем он сказал:

— Тут есть дополнительное распоряжение — распоряжение, датированное двадцатым июля тысяча девятьсот десятого года.

У папы вырвался возглас, на который я едва ли обратил внимание. Как хорошо я помнил этот день — день смертельной тоски, когда я потерял право на стипендию Маршалла и когда погиб Гэвин.

А Мак-Келлар продолжал, скандируя каждое слово, да именно скандируя, точно ему доставляло удовольствие терзать папу, нанося ему каждым словом удар:

— В этот день, двадцатого июля, Дэнди Гау зашел ко мне в контору. Я называю его Дэнди, потому что, несмотря на все его беды и неудачи, я горжусь тем, что он был моим другом. Он напрямик спросил меня, может ли он изменить условия страховки. Мы долго беседовали с ним в тот день.

И в результате все до копейки — повторяю: до последней копейки и клянусь, что это именно так — оставлено этому юноше, Роберту Шеннону, опекуном которого я назначен, для того чтобы он мог закончить медицинский факультет в Уинтонском колледже.

Гробовое молчание. Я побелел; сердце у меня сжалось, в горле стоял комок; я не мог этому поверить: слишком часто я терпел поражения, — просто это уловка слепых небес, которые сначала вознамерились поднять меня, а потом со всей жестокостью сбросят вниз.

— Вы, конечно, шутите, — захныкал папа. — Он не мог этого сделать. Не имел права.

Ехидная улыбка на лице юриста стала шире.

— Он имел на это все права по условиям страховки: он не мог ни заложить ее, ни получить по ней часть денег при жизни, но мог как угодно менять свою волю и кому угодно завещать деньги.

Папа жалобно взглянул на Адама.

— Разве это так?

— Мама соглашалась только на такие условия. — Адам метнул свирепый взгляд на Мак-Келлара. — Он был не в своем уме.