Нет! Я не должен думать, что Игорь погиб, а Тимур, зная об этом, сочинил, что он ботаник и работает на Галапагосских островах. Мысль осязаема, мой сын жив, он должен быть жив, а иначе…

– Какой вид! – восхитился Саша. – Если этой дорогой шел на Москву Наполеон, он спал под этими дубами.

– Он шел через Белоруссию.

– Значит, тут мог спать Бальзак, когда ехал на Украину жениться. А хотите, я вам прочту стихи, по которым меня приняли в Литинститут?

– Конечно, прочти.

– Кхм! – Он прокашлялся, настраивая свой голос. И стал декламировать на ходу:

В серой кепке пришел сентябрь!

О, хотя бы

Были чаще осенние грозы,

Чтоб от ветра дрожали березы,

И чтоб я утирал твои слезы

От прочтения пашинской прозы…

– Стоп! Какой прозы? – прервал его я.

Он усмехнулся улыбкой мальчишки-хитрована:

– Вашей, пашинской.

– Не мели чушь! Твоя девчонка рыдает от моей прозы?

– Конечно! Вы же классик! А вы думаете, почему я напросился к вам в стажеры?

– Почему?

Ответа я, к сожалению, не услышал – «щирый» гоголевский покой вокруг нас вдруг рассек рев вертолетных двигателей. Это очень низко, на бреющем, шли с востока на запад две тройки боевых Ка-70, оснащенных системой лазерной наводки и прочими средствами уничтожения всего живого.

– Бежим! – испуганно крикнул мне Кириллов.

– Да это ж наши, чудак!

Но он все равно побежал – вниз, с пригорка в сторону дубового леса и ручья, стекающего в Рудку.

Что торкнуло его ровесника-пилота нажать гашетку? Откуда, из каких компьютерных игр этот молодежный рефлекс стрелять по всему, что движется? Я ощутил, как шальная пуля ожогом навылет прорвала мне голень левой ноги. А Кириллов не успел пробежать и двадцати шагов, как та же пулеметная очередь разрывными пулями рассекла его спину от плеча до бедра, и он на бегу, молча, ткнулся лицом в землю.

А вертолеты, не меняя курса, улетели дальше на запад.

Матерясь от боли и оставляя кровавый след, я почти бегом доковылял до лежащего ничком Кириллова, перевернул его лицом вверх, громко и матерно выругался вслед улетевшим вертолетам и закрыл Сашины мертвые глаза. А затем достал из его холщовой аптечки биопластырь «Универсал» и заклеил им сквозную рваную рану на своей левой голени.

Позже, когда солнце уже садилось за дубовым лесом, я все сидел над трупом этого мальчишки и читал стихи в айпаде, который нашел в его холщовой сумке вместе с военным билетом и радиопередатчиком. Конечно, никакой «пашинской прозы» в этих стихах не было, это он на ходу придумал, чтобы меня разыграть. Но какое это имело теперь значение? Я читал его мальчишеские стихи о любви и плакал без слез – настолько они были похожи на стихи, которые я сочинял в свои семнадцать лет и которые сочинял мой Игорь перед уходом добровольцем в армию. «Если б мог каждый миг слать тебе телеграммы, чтобы мысли мои о тебе передать, ты бы горы скопила бумажного хлама, их не в силах – одну за другой – разорвать…» Интересно, а я увижу когда-нибудь свою Алену? Я смогу прочесть ей свои юношеские стихи? «Как я люблю? Я люблю тебя так, что скажи мне хоть слово, подай мне лишь знак…»

Холодное дуло АК-47 больно ткнулось мне в левое ухо, ломкий мальчишеский голос сказал: