Я окончательно лишилась дара речи. Миссис Джелф теперь уже не плакала, и голос ее, прежде надтреснутый, стал почти счастливым.

– В Миллбанке меня считают вдовой… – начала она и на миг умолкла.

Поскольку я не издала ни звука и даже не пошелохнулась (только сердце мое застучало пуще прежнего и колотилось все сильнее с каждым ее словом), она приняла мой оцепенелый взгляд за выжидательный и заговорила снова. Ну и все мне выложила.

– В Миллбанке меня считают вдовой, и вам я сказала, что служила горничной. Только и то и другое неправда, мисс. Да, замужем я была, но муж мой не умер – насколько мне известно, во всяком случае: я уже много лет его не видела. Я вышла за него совсем молоденькой и впоследствии пожалела, потому как вскорости встретила другого мужчину – джентльмена! – который, мне казалось, полюбил меня всем сердцем. От мужа я родила двух дочек и хорошо о них заботилась, а спустя время опять понесла дитя, на сей раз… стыдно сказать, мисс… от того джентльмена…

Джентльмен ее бросил, а муж избил и выгнал из дому, оставив дочерей себе. С какой ненавистью думала она тогда о своем еще не рожденном ребенке, какие грешные помыслы вынашивала! В Миллбанке она никогда не была жестока к бедным женщинам, осужденным за детоубийство. Видит бог, как близка была она к тому, чтобы стать одной из них!

Миссис Джелф судорожно вздохнула. Я не сводила с нее глаз и по-прежнему молчала.

– Тяжко мне тогда пришлось, – продолжала она, – в нищете да в унынии. Но когда родился ребенок, я его полюбила! Родился он прежде срока и уж такой был хиленький, что казалось, чуть не так тронь – и помрет. Но он выжил, и я стала работать – только ради него! – на себя мне было наплевать. Трудилась с утра до ночи, в самых ужасных заведениях, все ради сыночка моего! – Она сглотнула. – Ну а потом… – (В четыре года ребенок все-таки умер. Ей казалось, жизнь закончилась.) – Уж вы-то знаете, мисс Прайер, каково это – когда у тебя отнимают самое дорогое на свете…

Какое-то время она работала еще в более гнусных заведениях, чем раньше. Но ей было все равно, она согласилась бы и в аду работать…

А потом одна знакомая рассказала про Миллбанк. Жалованье там высокое, поскольку идти в надзирательницы никто не хочет; а ей было достаточно и того, что теперь она сытно питается и получила в свое пользование комнатку с очагом и стулом. Поначалу все арестантки казались на одно лицо.

– Даже… даже она, мисс! Но однажды, где-то через месяц, она вдруг дотронулась до моей щеки и спросила: «Почему вы такая печальная? Разве вы не знаете, что он смотрит на вас и плачет, видя вас в слезах, когда вам следует радоваться?» Ох и напугала же она меня! Я ведь тогда ничего не знала о спиритизме. И понятия не имела, каким даром она наделена…

Я затряслась всем телом. Миссис Джелф взглянула мне в глаза и склонила голову набок:

– Теперь-то нам с вами известно о нем лучше, чем кому-либо другому, верно, мисс? И вот при каждой нашей встрече она передавала мне новую весточку от сыночка. Он приходил к ней по ночам – чудесный мальчуган, сейчас уже восьми лет без малого! Ах, как я хотела увидеть его, ну хоть краешком глаза! И до чего же она была добра ко мне! А уж я-то как ее полюбила! Заботилась о ней, делала для нее даже то, чего совсем не следовало… вы понимаете, о чем я… и все ради него, сыночка моего!.. А когда появились вы – ох и взревновала же я! Просто видеть не могла вас вдвоем! Но она заверила, что у нее достанет сил приносить весточки и мне от моего дорогого мальчика, и вам от вашего папеньки.