Сидя в кэбе, я даже слышала какой-то голос. Жабий голос, шептавший мне прямо в ухо: «Да, так и должно быть! Так оно лучше! Пусть даже еще четыре года, но так правильно. Неужели ты и впрямь думала, что есть другой способ? Неужели поверила? Ты?»

Голос казался знакомым. Вероятно, он звучал во мне с самого начала, только прежде я замыкала слух. Теперь я отчетливо слышала этот шелестящий шепот, но сохраняла каменное спокойствие. Какое мне дело, что́ он там говорит? Я думала о Селине. Представляла ее бледной, измученной, сломленной… возможно, тяжелобольной.

Что еще мне оставалось делать, как не поехать к ней? Конечно, она знает, что я приеду, и ждет меня.

После бурной ненастной ночи утро выдалось на удивление тихим. Было еще очень рано, когда извозчик высадил меня у ворот Миллбанка. Верхушки тюремных башен окутывал туман, на стенах белели полосы налипшего снега, в сторожке выгребали золу из очага и укладывали туда свежие поленья. Привратник, открывший мне на стук, посмотрел на меня странно, и я впервые подумала, что, должно быть, выгляжу – краше в гроб кладут.

– Вот уж не ожидал увидеть вас так скоро, мисс! – сказал он, потом задумчиво покивал. – Верно, за вами послали из женского корпуса? Они нам страшную нахлобучку устроят, мисс Прайер. Можете не сомневаться.

Я не поняла, о чем он, но ничего спрашивать не стала, поскольку голова была занята совсем другим.

Когда я вошла в здание, мне показалось, будто тюрьма как-то изменилась, – впрочем, это меня не удивило. Я решила, что на самом деле изменилось только мое восприятие и моя нервозность передается караульным. Один потребовал у меня пропуск. Сказал, что не может открыть мне ворота, если я не предъявлю бумагу от мистера Шиллитоу. За все время никто еще ни разу не спрашивал у меня пропуска. Я молча уставилась на караульного, чувствуя, как в душе поднимается тупая паника. Значит, они уже постановили не пускать меня к Селине…

Но тут подбежал другой караульный:

– Это же добровольная посетительница, дурень! Ей пройти можно!

Они мне козырнули и отперли решетку; я слышала, как они приглушенно переговариваются, запирая ее за мной.

В женском корпусе тоже все казалось иначе. Меня встретила мисс Крейвен, которая, как и привратник, посмотрела на меня странно и тоже спросила:

– Стало быть, за вами послали? Ну и как вам такое, а? Небось не думали вернуться так скоро, да еще из-за такого повода?

Не в силах говорить, я лишь кивнула. Надзирательница быстро повела меня вдоль камер, где стояла странная, непривычная тишина. Теперь мне сделалось страшно. Меня испугали не слова мисс Крейвен, смысла которых я не поняла. Я боялась, каково мне будет увидеть Селину по-прежнему за решеткой, в тесном окружении кирпичных стен.

Мы шли, и я придерживалась рукой за стену, чтобы не пошатываться. Я полтора дня ничего не ела, не спала всю ночь, безумствовала, рыдала, кричала в холодную, яростную ночь, а потом неподвижно сидела у потухшего камина. Когда мисс Крейвен снова заговорила, мне пришлось напряженно в нее всматриваться, чтобы разобрать слова.

– Надо полагать, вы пришли увидеть камеру? – сказала она.