Поначалу мы слегка стеснялись веревки. На первых порах мы несли ее, небрежно перекинув через руку, как будто только что ее нашли и вот разыскиваем владельца… Затем более сурово переложили ее в другую руку, словно бы намереваясь спуститься в колодец, куда упал какой-то незадачливый путник. Лишь бы только не приняли нас за то, чем мы и были на самом деле: двое новичков, которых уверили, что с веревкой скалолазание становится менее опасным, хотя сами они твердо убеждены в обратном. К тому же веревка мешает. Забраться на вершину Иглы и так достаточно сложно, а если еще и тащить с собой веревку, сложность, несомненно, возрастет. Я ощущал все это еще острее, чем Кен, поскольку про себя заранее решил, что буду «ведущим». Мало того что в 1892 году я выиграл на соревнованиях по гимнастике среди учеников младше четырнадцати — по сравнению с Кеном моя жизнь теперь вовсе не имела значения. Кен совсем недавно обручился. Если ведущим буду я, мы, возможно, убьемся оба (тем более с этой кошмарной веревкой) или я разобьюсь один; в любом случае я просто не мог себе представить, как стану рассказывать невесте Кена о его гибели. Конечно, я был рад своему решению, но все-таки было бы приятнее, если бы помолвлен был я, а благородному решению радовался Кен.

Взобравшись до середины склона Грейт-Гейбл, мы достигли подножия Иглы. Вблизи это оказался огромный каменный клин, футов шестидесяти в высоту, по форме напоминающий остроугольную пирамиду с отломанной верхушкой. На крохотном плоском участке как раз уместились бы мы с Кеном (ну и, наверное, с веревкой). Мы уже тренировались в привязывании и сейчас тщательно привязались. Я ранее описывал, как однажды Кен меня поцеловал, но тут мы обошлись даже без торжественного рукопожатия. Я просто полез вверх, волоча веревкуза собой.

Говорят, преимущество Напской Иглы по сравнению с Маттерхорном заключается в том, что самая трудная часть подъема на самом деле неопасна, а самая опасная на самом деле нетрудна. Опасный участок, как и можно ожидать, расположен ближе к вершине. Вначале ползешь наискось по плоской грани камня, заклинив левую ногу от колена до щиколотки в трещине и подобно троллейбусу поднимаясь вслед за этой левой ногой. Если бы не моральная поддержка Кена, который выкрикивал мне вслед цитаты из руководства, утверждающего, что этот трудный процесс ничуть не опасен, я бы наверняка сдался. Действительно, моя левая нога намертво застряла в трещине — в этом я убедился, когда попробовал ею пошевелить, — а отдельно от ноги в пропасть при всем старании не свалишься, но все остальное мое туловище чувствовало себя ужасно беззащитным. Каждая клеточка буквально вопила: «Глупость это все, сидели бы лучше в Эссексе!» Внезапным рывком, опровергающим книжную премудрость, я высвободил ногу и передвинул ее вверх по трещине. Подобно Сарданапалу, «раб случайностей, игра любому вздору»[28], и в первую очередь раб собственного легкомыслия, я пыхтел, поднимаясь все выше (туда, откуда дальше падать). Наконец настал момент, когда продвигаться вперед стало уже невозможно. Бочком-бочком, с ногою в трещине и сердцем, застрявшим где-то в горле, я вернулся к Кену.