Как такой человек стал полковником или как полковник ухитрился остаться таким человеком — загадка. Пусть «жестяная шапка» спасла множество жизней в его любимом батальоне, он так и не смог примириться с ее неэстетичным обликом. При таком обостренном внимании к внешнему виду некий субалтерн, в угоду полковнику подстригшийся особенно коротко в преддверии битвы на Сомме, получил такую отповедь: «Незачем ходить, словно заключенный, когда в любую минуту можно ждать мира». Полковника возмущало, что подчиненные слишком часто отвечают на вопросы одними и теми же словами: «Не могу сказать, сэр» — причем его огорчало не столько всеобщее невежество, сколько однообразие формулировок. Он был хорошим солдатом; если требовалось сделать нечто явно необходимое, он сначала делал, а потом как хороший солдат обращался к начальству за разрешением. В первые дни войны, полные самых диких слухов, его батальон стоял в Чатеме, и когда поступил приказ остановить вторжение, разместив, как он потом рассказывал, «посты часовых лицом к вражескому городу Мейдстону», — он подчинился без рассуждений и посты установил. «И конечно, тут же их снял, как только генерал уехал». В этом весь наш полковник.

Вспоминая сейчас те далекие дни, я стал перебирать свои старые письма — как отразились в них мои тогдашние впечатления? Судя по этим письмам, полковник очаровал меня сразу и бесповоротно. В первый же день на передовой: «Больше часа разговаривал с командиром; он великолепен». Десять дней спустя, когда мы уже ушли из района военных действий: «Командир совершенно неотразим; по-своему, ужасно смешной; я от него без ума. Сегодня он был в ударе; как и все мы; по крайней мере, он сумел внушить нам, будто мы в ударе». И так далее, сплошные панегирики вплоть до того дня, когда его по состоянию здоровья отправили домой, в Англию, к жене, о которой он как-то мне сказал: «Я пишу ей каждый день. Обедаю ведь я каждый день? Раз есть время на обед, значит, есть время написать жене». Вот последнее упоминание о нем в моих письмах: «Как ты знаешь, командир уехал в понедельник, а сегодня (в воскресенье) я получил от него посылку: пятьдесят кубинских сигар с извинением, что не хватило денег на сотню из-за вымогательств со стороны ответственного по столовой (это я и есть). Вот это скорость! Правда, он лапочка?»

Лапочка! Неужели это и будет его эпитафия? Казалось бы, самая неподходящая для офицера, тем более такого ироничного, но по крайней мере она свидетельствует об искренней привязанности, которую питал к нему некий благодарный субалтерн. Думаю, он сам от души посмеялся бы — поэтому пусть так и остается».

С характерной для армии того времени безалаберностью меня направили в батальон, где уже имелся связист, совсем недавно назначенный, по фамилии Гаррисон. Я полтора года учился быть связистом и за это время успел позабыть то немногое, что знал о бомбах, винтовках и обычном распорядке военной жизни. Наша бригада готовилась вступить в бой. Предполагалось, что мы захватим отсечную позицию у Базантена-ле-Пети, или что там осталось от этой деревушки, а потом полковник обратится к командованию с просьбой перевести меня в какой-нибудь другой батальон, где пригодятся мои полтора года учебы; тем временем я могу сопровождать нашего связиста и посмотреть, как применяется на практике изученная мною теория. Когда мы обосновались в резервных окопах, я первым делом пошел в землянку к связистам — знакомиться. С ними мне было легко и спокойно. Я планировал задать тысячу вопросов, а в итоге полдня проговорил с ефрейтором Грейнджером о книгах. Он был шахтер из Уэльса, в меру образованный, тихий, дружелюбный, обаятельный. Оказалось, что мы оба страстно любим Джейн Остен.