Борделон отставил бокал.

– Почему бы мне самому не помузицировать?

– Простите, мсье?

В другом углу зала стоял кабинетный рояль под покрывалом с вычурной вышивкой и канделябром на крышке. Предполагалось, что это создает домашний уют благородного жилища. Борделон неспешно подошел к инструменту, сел на табурет и, длинными пальцами пробежав по клавиатуре, стал тихонько наигрывать мелодию, напоминавшую шорох дождя.

– Сати, – сказал он. – Одна из трех гимнопедий. Вы знаете это произведение?

Эва знала. Маргарита не могла знать.

– Нет, мсье, – ответила она, собирая использованные салфетки и столовые приборы на поднос. – Я не разб-бираюсь в музыке.

– Давайте-ка я вас просвещу. – Мелодия все лилась, тихая и нежная. – Сати – импрессионист, но не столь безоглядный, как, скажем, Дебюсси. На мой взгляд, он обладает чисто французской ясностью и изяществом. Он пробуждает грусть, ничем ее не приукрашивая. Его музыка подобна красивой женщине в простом платье, понимающей ненужность всяких шарфиков и косынок. – Борделон скользнул взглядом по Эве. – Я полагаю, у вас никогда не было элегантного платья.

– Нет, мсье. – Эва поставила бокалы на поднос – один пустой, другой с недопитым золотистым вином. Она не поднимала глаз, чтобы не встречаться взглядом с хозяином. В любом другом ресторане повара тотчас оприходовали бы недопитое вино, только не в этом. Все остатки сольют обратно в бутылки. Спиртное берегли даже при изобилии плодов черного рынка. В отличие от еды остатки вина не делили среди персонала. Все, от угрюмого шеф-повара до официанта-наглеца, прекрасно знали, что за украденный глоток их тотчас вышибут со службы.

Продолжая играть, Борделон вновь заговорил:

– Если образ элегантного платья вам ни о чем не говорит, тогда попробуем сравнить музыку Сати с превосходным сухим «Вувре», изящным, но скромным. – Он кивнул на бокал. – Отведайте и скажите, согласны ли вы со мной.

На губах его играла легкая улыбка. Эва очень надеялась, что хозяин просто чудит. Не дай бог, если это что-то другое. В любом случае отказаться нельзя, и она неуверенно глотнула из бокала. Не поперхнуться ли? Нет, это уже перебор. Эва нервно улыбнулась и отставила пустой бокал.

– Спасибо, мсье.

Слава богу, Борделон только молча кивнул, отпуская ее. Не замечай меня! – мысленно взмолилась Эва, украдкой глянув на одинокую фигуру за роялем. Я никто. Но хозяин, видимо, считал иначе. Разоблачив легенду о родине Маргариты Ле Франсуа, он, похоже, за ней присматривал: а вдруг откроются и другие секреты?

Прошло два дня. В конце вечера Борделон поднялся к себе. По приказу метрдотеля Эва принесла ему сведения о нынешней выручке. В шикарной комнате ее опять встретила легкая улыбка хозяина.

– Сегодняшний доход, мадмуазель? – Борделон отложил том, закладкой отметив страницу.

Эва кивнула и подала ему бухгалтерскую книгу. Он ее пролистал, подчеркивая кляксы и помечая неясности, а потом вдруг сказал:

– Бодлер.

– Простите, мсье?

– Мраморный бюст, на который вы смотрите. Это копия бюста Шарля Бодлера.

Эве было все равно, на что смотреть, лишь бы не на хозяина комнаты, потому она и отвернулась к стеллажу.