Я начала курить сигареты «Рэли», носить слаксы и практичную обувь. Мне нравилось ходить по улице уверенным, длинным шагом. Я научилась водить наш старенький «шевроле», мотать бинты для Красного Креста, считать карточки. На окнах домов некоторых из наших соседей появились первые золотые звезды, и каждый раз, когда на улицу въезжал строгий правительственный автомобиль, у меня перехватывало дух.
Война закончилась, когда Билли исполнилось три года. Мартин вернулся домой. Я сразу же, с первого взгляда, поняла: у нас неприятности. К этому времени он тоже пристрастился к сигаретам, но предпочитал «Честерфилд», хотя в Европе курил все, что попадалось под руку. Ничего больше его не интересовало; он не хотел никуда ходить, не хотел никого видеть, даже родителей. Мог просто смотреть в окно или на коврик, забыв про тлеющую в пальцах сигарету, а когда я окликала его тихонько, вздрагивал и непонимающе глядел на меня влажными безумными глазами. Секс? Забудьте. Однажды я принесла в постель Билли, чтобы немного его расшевелить. Малыш пристроился у него под боком и чмокнул в щеку — милый, слюнявый детский поцелуй, — и Мартин расплакался.
Тогда, в 1945-м, это называли травматическим неврозом, хотя раньше, в Первую мировую, термин был другой и, на мой взгляд, более точный — контузия. Мартин не просто устал от войны, его шокировала та дикость, что кроется в человеческих душах. После Вьетнама придумали еще одно название — посттравматический стресс. Стресс? Пожалуйста. Новая война и новое название, каждый раз смягченное, облагороженное.
Травмированный, контуженный, пришибленный, муж удивил меня и тем, что принял от своего отца ежемесячное пособие, дополнившее правительственные выплаты тем ветеранам, которые пожелали закончить образование. В результате он пошел учиться, предоставив мне хозяйничать дома и распоряжаться финансами. Не могу сказать, что занималась последним с большим удовольствием, но позднее, уже в Индии, я не раз мысленно благодарила супруга за его решение предоставить мне управление нашим бюджетом.
В те первые после возвращения дни Мартин учился, курил, ел и спал, но не улыбался и не играл на пианино. Его новым увлечением стало чтение «Преступления и наказания». Он постоянно носил с собой эту книгу, старую, в мятой бумажной обложке с загнутыми уголками. Поля потрепанных, в жирных пятнах, страниц покрывали загадочные пометки. Словно талисман, она всегда была при нем, в заднем кармане брюк.
В первое время у него ничего не получалось в постели, и однажды, устав от бесплодных, но упрямо повторяемых попыток, я просто оттолкнула его и сказала:
— Хватит. Это неважно.
— Нет, важно, — бросил он и, повернувшись спиной, убрал со своего плеча мою руку.
Импотенция прошла внезапно, однажды вечером, когда я повернулась, чтобы пожелать ему спокойной ночи, а он набросился на меня. Именно так. Никакого возбуждения, только ярость. Я стала для него полем боя. Он раздвинул мне ноги, схватил за плечи, прижал и просто вонзился в меня. Я расплакалась. Мартин замер, пробормотал «О боже» и с придушенным всхлипом упал мне на грудь. Мы плакали вместе, обнимая друг друга.