Я вышел в холл. В глаза бросились огромные вазы, выстроившиеся в ряд посредине холла. Другие люди! спускавшиеся с галереи, тоже с недоумением смотрели на эти так не гармонировавшие с общим стилем вазы. Некоторые из журналистов в полном безразличии подошли к ним ближе и… вдруг кинулись вперед. Я тоже направился к странным вазам. И только тогда из-за спин склонившихся над ними или даже присевших на корточки разноплеменных гостей Финляндии увидел, что вазы наполнены клубникой.

Наверное, неловко даже рассказывать об этом… Такие события, такие проблемы решаются! А мы, кажется, превратились в детей, навалившись на подарок финских фермеров. Брали сначала по одной ягоде, а потом осторожно, чтобы не раздавить, выгребали из ваз их содержимое целыми пригоршнями и отправляли в рот. Вид у этих ягод был настолько соблазнительным, что я никак не мог от них оторваться.

Не знаю, что со мной было бы впоследствии, если бы не почувствовал чью-то руку на своем плече. Оглянулся — это был Клаус. У него на губах тоже следы клубничного сока — это избавило меня от смущения, иронизировать надо мной он не мог. Мы просто посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Ну что, Михаил, порядок? — спросил Клаус, он любил щегольнуть знанием русской разговорной речи.

— Всюду порядок, Вернер, и тут и там, — ответил я, показывая сначала на вазы, а потом на открытые двери, ведущие в зал заседаний.

Мы отошли в сторону.

— Не знаешь, когда выступает товарищ Брежнев? — вполголоса спросил он.

— Не знаю, — ответил я. — Сам жду.

— Торопишься куда-нибудь? — поинтересовался Клаус.

Я пожал плечами:

— Куда мне торопиться, если заседание окончено?

— Вот и хорошо, что не торопишься. С тобой хотел бы поговорить один человек из нашей делегации.

— Нойман?

— Он самый. Послал меня, чтобы я тебя пригласил.

— Куда? Готов хоть на край света.

— Да нет, это слишком далеко. Рядом с нашим посольством есть маленький ресторанчик, вроде немецкой пивной. Товарищ Нойман будет ждать тебя там… — Клаус посмотрел на часы, — через двадцать минут…

Ух, как мы мчались на машине Клауса по опустевшим улицам Хельсинки! Не прошло и двадцати минут, как оказались в том маленьком ресторанчике, или в пивной, где стены были украшены гравюрами на темы «Калевалы». Из-за дальнего столика встал Нойман и пошел мне навстречу.

Мы еще продолжали обниматься, целоваться и трясти друг другу руку, когда Клаус сказал:

— А теперь я оставляю вас наедине. Наверное, у вас есть о чем поговорить. Когда мне вернуться за тобой, Миша?

— Вернись через двадцать пять минут, — ответил вместо меня Нойман.

— Так мало? — воскликнул я с явной обидой.

— Через полчаса к товарищу Хонеккеру приедет товарищ Брежнев. Вся делегация должна быть на месте.

— Ты член делегации ГДР?

— Ну, это ты хватил через край. Я — всего лишь скромный эксперт до общегерманским вопросам.

— Понимаю, — сказал я, почему-то понижая голос до полушепота, хотя ресторанчик был пуст — в этот день жители Хельсинки конечно же предпочитали быть на улицах, наблюдать за кортежами машин, почетными экскортами мотоциклистов, за появляющимися иногда в воздухе полицейскими вертолетами, а главное — может быть, увидеть людей, которых до сих пор они знали лишь по фамилиям да газетным портретам…