Пробиваться все труднее. У каждого отростка-подстанции торчит на страже тяжеловес, неповоротливый, но почти неуязвимый. С пары сотен метров от их ракет уклониться нетрудно, но чем ближе подходишь, тем быстрее надо увертываться – а эти хитрые гады знают, как обороняться. Понимают: мне к ним нужно вплотную подобраться – и пользуются.

К тому же вокруг, развлечения ради, кишат пехотинцы и охотники – их куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я крадусь, невидимый, мимо удобных возвышенностей, мимо хороших мест для засады, и там пусто, никто меня не ждет – а через пять секунд лупят в спину. Слышу, как чьи-то лапы хрустят по камням слева, как тихонько верещит охотник позади, оборачиваюсь – никого, а стреляют вдруг справа, где мгновение назад видны были только камень и пустое небо. Ветер разгоняет туман, но повсюду полно ям и впадин, где воздух застаивается и туман лежит плотным киселем.

Глаза почти бесполезны, включаю усиление, работаю в инфракрасном диапазоне, но все равно не могу различить цефов.

Наконец меня зажимают между пропастью и осыпающимся пешеходным мостиком, я чуть высовываюсь – и воздух разрезает густая чересполосица трассеров. Земля рассыпается прямо под ногами, и выбора нет: или летательное возвращение на мать сыру землю, или забег через убойную зону. Выскакиваю, поливаю огнем на бегу, бью в никуда – и вдруг прямо перед носом материализуется пехотинец и шлепается наземь, дергаясь.

Мать вашу за ногу, у здешних цефов – невидимость!

Я перебираюсь через полуразваленную армейскую баррикаду, размышляя, отчего ж цефы раньше ее не включали?

Остается пятнадцать минут.

Новое оружие – новая тактика. Пара импульсов из микроволновой пушки – и средний пехотинец лопается вошью на сковородке, но на тяжеловеса уходит вся батарея – а он продолжает палить в ответ. Приходится выбросить микроволновку и взяться за L-TAG. Пара «умных» ракет – и дело сделано. На тяжеловеса у второй подстанции уходит целых четыре, но мне везет с третьим – хоть мажу постыдно, ракета сносит подпорку стандартной армейской баррикады, склонившейся над бедолагой-тяжеловесом, и на того валится десять метров упрочненного бетона – гробница производства самого Господа Бога. Через сорок секунд валится страж последней подстанции.

Чем я ближе к цели, тем сильнее ветер, и теперь он истошно, мучительно воет, будто пытают живую тварь. Но я уже рядом, и вблизи шпиль больше не кажется шпилем. Он колоссален: размером в целые кварталы, это настоящий вселенский собор всего подземного адского мира, в нем намешаны части всех копошащихся ночных отвратных исчадий Вселенной. Тут и колючие панцири, и суставчатые ноги, и членистые антенны, и несчетное множество острых мандибул, кроваво-красные плавники, жабры, дыхала и когти – все будто стиснуто в единое целое чудовищным прессом для мусора, загнано в форму башни, утыкающейся в стратосферу. В щелях между кусками пульсируют тусклые оранжевые сполохи – ни дать ни взять, кто-то дует на угли.

Впереди – яркий свет плещет в вывороченные глыбы камня. Я вжимаюсь в тень, словно отведавший яблока Адам, пытающийся укрыться от Господнего гнева. Ветер выпихивает меня на свет. Пальцы мои впиваются в трещины гранита, цепляются, сражаясь с ураганом. Прижимаюсь к скале, ползу вперед.