— Илюшечка, очнись!

Левый глаз у парня набухал, вскоре появится синяк. Пока он не очухался, я расстегнул его ремень и связал ему руки. Подобрал его саблю, вернул ее в ножны. Нехорошо бросать саблю на дороге, хоть и дрянная была. Парень захлопал глазами, скривился от боли в подбитом глазу.

— Эй, тать! Ты кто? По какому такому праву боярина бить посмел?

— Какой ты боярин! Ты девку скрал, стало быть, тать ты, а не я. Перед княжьим судом объясняться будешь. А еще раз меня обзовешь — отхожу тебя по заднице вожжами. Понял?

Услышав про суд, парень замолчал, зато Антонина кинулась на меня коршуном и попробовала ногтями вцепиться в лицо. Увернувшись, я схватил ее за толстую косу, намотал на руку

— Будешь непотребство учинять — привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.

— Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?

— Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.

Девчонка сникла, а через пару минут предложила мне выкуп.

— Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. Отпустишь? — Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку.

— Жить-то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?

Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.

— Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся. Илья с помощью Антонины поднялся.

— Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь — мигом догоню, и тогда пощады не ждите.

Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего копя взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным, и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином — на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.

Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:

— Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу — небось, деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.

— Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил — отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гавриила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.

Парень замолчал. Не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.

К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота — прямо за нами их закрыли.

Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку.

— Чего надоть?

— Открывай ворота и зови хозяина.

Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать, — негоже лицо ронять. Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне: