Мы прошли в дом и сразу в трапезную. Еще в сенях расторопная прислуга выскочила за указаниями.

— Супружницу ко мне! Прислуга исчезла.

Через пару минут, едва мы уселись, в комнату вплыла — по-другому не скажешь — лебедь белая. Красавица лет тридцати пяти — тридцати семи, с толстой русою косой из-под кокошника, стройным станом и горделивой походкой. Пава! Почему-то мне вспомнились слова из известного кино: «Бровьми союзна, губы алые…», ну и еще что-то в этом духе. Действительно хороша!

Красавица увидела, что хозяин не один, а с гостем, и быстро вышла, чтобы вернуться с серебряной ендовой, полной хмельной медовухи. Я, как принял из ее рук ендову, ахнул — здесь же литра полтора. Вручив ковш, хозяйка поклонилась. Делать нечего: хоть и не хотелось пить, а надо. Медовуха была очень хороша, и я осилил ендову без особого труда. Перевернув, я с поклоном вручил ее хозяйке.

— Присаживайся, хозяюшка любимая, Аграфена Власьевиа! Познакомься — Юрий, Григорьев сын.

Я привстал, отвесил поклон и принялся изучать ее лицо, пытаясь определиться с приметами, запомнить особенности. Она же, взглянув, отвела глаза.

Гавриле явно не понравилось, что я так бесстыдно пялюсь на его супругу.

— Ну все, мать, иди — небось, дел полно. Аграфена встала и, покачивая бедрами — неплохими бедрами, между прочим, — вышла.

— Запомнил? Вот дочь такая же, только моложе. Я с утра к Ивану подъеду, обговорю — как тебя освободить на время. Сейчас тебя отвезут домой. — Взяв со стола колокольчик, он позвонил. Явившемуся слуге кивнул на меня: — Отвезешь человека, куда скажет.

Я испросил согласия купца на разговор с его женой и, получив его, раскланялся с Гаврилой и вышел, попросив слугу провести меня к хозяйке.

Аграфена была одна в своей комнате, вышивала какую-то тряпицу. Она посмотрела на меня Удивленно.

— Муж твой меня подрядил дочь искать. Аграфена, всплеснув руками, бросила вышивку.

— Это же надо, паршивка такая!

Я прервал ее справедливые возмущенные речи. — Можно посмотреть комнату Антонины? — Конечно, я сейчас покажу.

В комнате — я бы даже назвал ее девичьей светлицей — было чисто и очень уютно.

— А скажи, хозяюшка, у дочки были драгоценности — ну серьги, кольца, цепочки, височные кольца, подвески?

— Да как же девице без украшений — конечно, были.

— Покажи.

Хозяюшка подошла к сундуку, раскрыв, достала резную шкатулку.

— Пустая! — Аграфена в доказательство даже перевернула ее.

— А из вещей дочь чего взяла?

Хозяйка открыла шкаф — серьезный такой, на века деланный, — перебрала вещи.

— Нет, все на месте; в чем была, в том и ушла. Аграфена заплакала.

— Расскажи, хозяйка, во что она была одета.

Аграфена подробно, как и все женщины, когда дело касалось одежды, перечислила. Хоть какая-то картина начала складываться — одежда, внешний вид. Я поблагодарил ее и на возке вернулся домой.

Так, надо обдумать, с чего начинать. В том, что Иван согласится отпустить меня на время, я не сомневался. Но Иван не был бы купцом, если бы не поимел с этого выгоду. Или деньгами возьмет с Гавриила, или двоих-троих охранников взамен попросит. Ну и ладно, это их дела.