Джудит старалась поверить, но как же это было трудно!

– Ну что, идем? – спросила психолог.

– Идем, – пробормотала Джудит. – Чем больше откладываешь, тем все становится труднее и труднее.

Она проглотила лекарство, запив его водой, пока Санди открывала звуконепроницаемую дверь. Голос Робина заполнил все пространство. Странный голос, хорошо поставленный, с четким произнесением каждого звука в несколько старомодной манере. «Англичанин, – подумала сначала Джудит, – если бы не необычный акцент. Так говорят русские шпионы в голливудских фильмах. Речь графа Дракулы», – неожиданно пришло ей на ум, но на сей раз воспоминание об этом гротескном персонаже не вызвало у нее улыбки.

– Робин, – торжественно произнесла Санди, – я представляю тебе твою мать, Джудит Пакхей. Мы с тобой уже говорили о ней, я показывала тебе фотографии.

Ребенок поднял на нее глаза, и Джудит поразил его взгляд – холодный, полный высокомерия. Такой взгляд был у королей и принцев, когда она видела их во время телевизионных репортажей. Закрытый взгляд, словно задраенный люк атомной подводной лодки.

– Я вас приветствую, мадам, – произнес мальчик, чуть склонив голову. – Мое имя Робин III, я – принц, наследник королевства Южная Умбрия. В настоящий момент я пленник: меня удерживают на данной территории помимо моей воли. Мне не ясно, какая роль вам предназначена, но я обязан вас предупредить: мне доподлинно известно, что моя мать – королева Антония. Следовательно, весь этот маскарад лишен всякого смысла.

«Дура! – мысленно отругала себя Джудит. – На что ты рассчитывала? Что он бросится тебе на шею?»

Как бы ни пыталась теперь Джудит разубедить себя в этом, втайне она надеялась, ибо была матерью. Она не могла не надеяться, что вдруг вспыхнет таинственная искорка, способная разжечь пламя любви, именуемая голосом крови. Некий мистический процесс пробудит воспоминания чрева… плоти, которая есть часть ее собственной плоти. Она убаюкивала себя мыслью, что одного мгновения будет достаточно, чтобы перечеркнуть семь долгих лет разлуки, но ничего подобного не произошло. Робин смотрел на нее, но связи между ними не возникало, не было слышно зова чрева, интуиция молчала, никак себя не проявляя.

Робин даже не протянул ей руки. Как знать, возможно, принц крови не вправе был позволить себе такую вольность?

«Не будь жестокой, – одернула себя Джудит. – Он не любит чужих прикосновений, его можно понять».

Короткий разговор с сыном, последовавший за официальным представлением, Джудит могла бы с полным правом отнести к тяжелейшим минутам своего существования. Санди Ди Каччо и агент Миковски, сознавая всю противоречивость и сложность ее материнских чувств, прикладывали громадные усилия, чтобы оживить беседу, во время которой Робин ни на йоту не отступал от протокола.

«Он куда умнее меня, – рассуждала Джудит, вглядываясь в сына. – Его уровень культуры намного выше. Наверное, он считает меня дурой, жалкой деревенщиной. Да и о чем я могла бы с ним говорить?»

Она была настолько обескуражена, что в голову стали приходить возможные решения, подчас самые невероятные. Не поможет ли, например, гипноз? Нельзя ли попытаться как-то вызвать в сознании сына образы прошлого? Стоило поговорить об этом с Санди. А если холодность ребенка явилась результатом застарелых детских обид?