– Какой спектакль хочешь посмотреть? – спрашивает Бруно. – Новости спорта? Ужастик? Мыльную оперу? – Он берёт двух крыс и усаживает на самодельную сцену. – Смотри, – говорит мой дядя, – их любовь невозможна!

Я в ужасе гляжу на кукольный театр, на крыс, на Бруно.

– Я не понимаю... – наконец выдавливаю я из себя. Почему Бруно живёт в стенах дома? Почему прячется от всей семьи? Это как-то связано с разрушением и исчезающей магией?

– Дело в том, что она его тётка с амнезией. Так что она не помнит, что он её племянник. Ясно, к чему я веду? Им просто нельзя...

Я отдёргиваю Бруно от его театра.

– Нет! Я не понимаю, почему ты ушёл, но так и не ушёл.

Он глядит в пол, как нашкодивший мальчик.

– Проблема в том, что горы вокруг Энканто довольно высокие. – Он неловко переступает с ноги на ногу. – А тут у меня еда просто так и другие удобства. – Он указывает на стол, на котором расставлены тарелки. Он большой, как и тот, за которым мы обычно обедаем. А на столешнице нарисованы все члены семьи Мадригаль: бабушка, мама и папа, я, мои сёстры и двоюродные братья. И Бруно. Он пытался сделать вид, что остался с нами. Мне вдруг становится ужасно его жаль. Я понимаю, каково чувствовать себя совсем одной.

– Мой дар... Как лучше выразиться? Семье оказался не нужен, – произносит он грустно. – Но я всё равно вас люблю. Просто не понимаю, как, ну, сама знаешь...

Он глядит прямо на меня, так что я на секунду ясно вижу его глаза. Он любит своих родных, прямо как я. И ровно как и от меня, от него семье не было никакой пользы.

– Как бы то ни было, – резко говорит Бруно, – вряд ли я смогу придумать вежливую отговорку... – Тут он плюхается на ветхий стул. – Но мне всё это не нравится, так что пора тебе восвояси.

Я тянусь к его плечу, чтобы успокоить. Ровно таким жестом я в детской успокаивала Антонио, когда ему снились кошмары. Я садилась на край его кровати и клала руку на его детское плечико. Иногда нам просто надо знать, что рядом есть кто- то ещё.

– Почему я оказалась в твоём видении? – мягко спрашиваю я. – Что оно означает? – Бруно молчит. Я глубоко вздыхаю. – Всю жизнь я пыталась хоть чем-то угодить семье, чтобы они гордились мной. Но если надо прекратить пытаться – я должна знать. Прошу, скажи, в чём я виновата?

Бруно ничего не отвечает. Но я ладонью чувствую, как всё его тело расслабляется. И Антонио всегда от этого становилось лучше.

Я молчу. Он сам заговорит, когда будет готов. Немного терпения никогда не повредит.

– Я не стану ничего объяснять.

Отлично! И как его убедить поделиться со мной?

– Потому что сам не понимаю.

Я удивлённо гляжу на Бруно. Он перебирает кусочки видения. Осколки со звоном стукаются друг о друга. Бруно переставляет их местами, пока не собирает мозаику. То изображение, которое я точно так же сложила в своей комнате.

– Я увидел это в тот вечер, когда ты не получила дар, – начинает он. – Бабушка всегда говорила, что мои видения всё только портят. Но тогда так испугалась, что попросила меня заглянуть в будущее. Я согласился.

Он неловко ёрзает. Не представляю, как бы он мог отказаться выполнить просьбу бабушки, даже если всем было ясно, что это плохая затея.