Вечернее богослужение еще не начиналось, когда путники пришли в Йердкинн, и, отстояв службу в часовне, Кристин одна отправилась в горы. Ей захотелось отыскать ту тропинку, по которой она некогда шла вместе отцом, и то место у ручья, где они сидели. Места этого она не нашла, но ей показалось, что она отыскала пригорок, на который взобралась тогда, чтобы еще раз посмотреть ему вслед, когда он уезжал от нее. Впрочем, здесь все возвышенности, окружавшие лощину, очень походили друг на друга.

Она стояла на коленях среди красной толокнянки на вершине холма. Надвигались серые летние сумерки – воедино сливались поросшие березняком склоны невысоких гор, серые осыпи и бурые полосы болот. Но над широко раскинувшимися гористыми просторами вечернее небо опрокинуло свою бездонную светлую чашу. Белым пятном отражалось небо в стоячей воде, преломленным и более бледным казалось его отражение в небольшом горном потоке, который, шумно пенясь, бежал по камням, а потом разливался среди светлых каменистых мелей вокруг небольшого озера на болоте.

Снова нашло на нее это чувство, чувство удивительно лихорадочного внутреннего видения. Река напомнила Кристин ее собственную жизнь: подобно ей, стремительно неслась она сквозь глухие дебри быстротечного времени, и взволнованно вспениваясь перед каждым камнем, который ей предстояло преодолеть. Свет вечной жизни мог найти лишь слабое, преломленное и бледное отражение в ее жизни… Но в уме Кристин-матери шевельнулась какая-то смутная мысль: переживала ли она страх, горе или любовь, все равно ее земная и своевольная душа только тогда воспринимала отблеск света небесного, когда плоды ее греха приносили ей каждый раз одно лишь горе…

«Слава и хвала тебе, Мария Присноблаженная. Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего – Иисус, проливший кровь свою за грехи наши…»

Читая пять раз молитву «Ave» в память тайны мук искупления, она почувствовала, что осмелится искать прибежища для себя и для своих скорбей под покровом Матери Божьей. Она укроется там со своей скорбью о сыновьях, которых потеряла, с еще более тяжкой скорбью о постигших ее сыновей ударах судьбы, которые она не в силах была отвести от них. На долю Марии, совершенной в чистоте своей, в смирении, в послушании воле Отца Небесного, выпала самая тяжкая материнская скорбь. И ее милосердие могло бы пробудить слабый и бледный отзвук в сердце грешницы, в сердце, горевшем страстной, испепеляющей любовью и переполненном всеми грехами, присущими плотской любви: строптивостью и непослушанием, закоренелым упрямством, своеволием и гордыней… И все-таки оно было сердцем матери…

Кристин закрыла лицо руками. С минуту ей казалось, что бремя разлуки с ними со всеми, со всеми ее сыновьями, не по плечу даже ей.

Она прочитала «Pater noster». Ей вспомнилось расставание с отцом здесь, на этом самом месте, столько лет назад, расставание с Гэуте два дня назад. Сыновья обижали ее по детскому недомыслию, но она все равно знала, что если бы они обидели ее так же, как она, Кристин, обидела своего отца, с греховным умыслом, то это все равно никогда не отвратило бы от них ее сердца. Своим детям легко прощать…