Перед нами кроме Шуша стояла церквушка. Кирпичная, с одним куполом, небольшой полуразрушенной колокольней, крест на ней католический, с одной перекладиной. Первый храм, увиденный мной в этом мире, был в плачевном состоянии. Вместо окон зияли провалы, вместо двери – темный проем, дорожка из плитняка давно проросла травой и деревьями, так что только угадывалась. Но вытоптанная тропинка и через эти поросли вела уверенно к входу в здание.
– Эклизия, – выдохнул Ирий. Мила так вообще потрясенно молчала. Шуш меж тем пятился назад, пытаясь скрыться за нашими спинами. И даже меня непочтительно отпихивал, так что пришлось парня на место поставить, дать ему леща по спине. Не поморщился, только пробормотал что-то вроде «прости, хозяин» и все равно меня чуть с тропинки не снес.
Ирий неуверенно поднял руку, приложил ладонью ко лбу. Потом к животу, к левому плечу, правому. Перекрестился. Видно было, что делает он это нечасто, как бы не каждый год. Мила, та неодобрительно смотрела на брата, культовых движений не совершала. А вот Шуш движения Белосельского повторил.
Не обращая на меня внимания, компания по шажку, вытянувшись в строй, начала приближаться к церкви. Словно в вражеский укрепобъект заходили. Впереди Ирий, вытянув руку ладонью вперед, за ним Шуш с палкой колдуна наперевес, потом Мила, ощетинившись самострелами. Ну и я замыкающим, ничего особо не понимая, но наложив щиты на уязвимые места.
Не то чтобы я был верующим христианином, но и атеистом себя не считал. И верил-то даже не в конкретного бога, а в то, что есть какая-то высшая сила, создавшая этот мир, а потом иногда наблюдающая, что же в нем происходит. Но церковников не очень любил. Призывали вроде народ к смирению, а сами особой экономией на себе, любимых, не отличались. Расценки на освящение новых бизнес-объектов устанавливали такие, что ЧОПы и налоговая нервно курили в сторонке, охрана со стороны божественных сил стоила намного дороже, и пожертвования почище всяких налогов требовались. Всякого я понавидался, когда занимался бизнесом. Хотя, что скрывать, были среди священников и нормальные люди, истинно верующие, и молились, и постились, и пастве своей помогали по мере сил. Вот только общаться приходилось в основном с чернорясниками на «рендж роверах» и «крузаках», которые чувствовали себя гораздо комфортнее, сидя в кабинете у губернатора, чем стоя у алтаря.
Но все равно вот эта церквушка, неухоженная, какая-то забитая, внушала жалость и желание чем-то помочь. Воспитание требовало – храм должен быть храмом, а не туалетом общественным.
Внутри, на удивление, было более-менее чисто, в полукруглом зале по стенам располагались каменные скамьи, а в центре возвышалась кафедра с двумя зажженными свечами. Восковыми, толстыми, не знаю, сколько они горели уже, но оставалось еще часа на три-четыре. Пол был подметен, паутины не наблюдалось, а воздух, с оттенком ладана и каких-то трав, был удивительно приятен.
Перед кафедрой на постаменте стояла высеченная из черного камня статуя человека, поднявшего над головой руку с двуперстным знамением, в метр высотой. Ирий подошел к ней, наклонился, прижал голову к каменной голове, лоб в лоб, постоял немного, потом то же самое проделал Шуш, только здоровяку для церемонии этой на колени встать пришлось. Мила презрительно наблюдала за ритуальным соприкосновением, ну а я в стороне стоял – к чужой вере всегда относился уважительно.