— Мне все еще кажется, что лучше будет, если рулить будешь ты, — опять заспорил Пит, когда ветер чуть-чуть приутих.

Харри уже почти закончил выметать снег из закутков прицепа.

— Я отправил свою колымагу прямо в пропасть — а ты теперь решил мне доверить свою?

Пит покачал головой.

— Мужик, знаешь, что с тобой не все в порядке?

— Знаю. Замерз и перепугался до смерти.

— Да не про это я.

— Ногти еще на ногах которую неделю не подстригаю, вышло так, понимаешь? К чему ты клонишь?

— Я про то, что у тебя в голове. Там — не все в порядке.

— Ты даешь. Ну, Пит, нашел самое время для психоанализа. Господи Иисусе! Да знаю я, что все у вас в Калифорнии на фрейдизме помешаны. — Харри выгреб из санок последнюю пригоршню снега. — Понимаю, ты веришь, что я хотел бы трахнуть родную матушку...

— Харри...

— ...или грохнуть собственного папашку.

— Харри...

— Ладно, пускай. Но раз у тебя завелись такие мыслишки на мой счет, мне непонятно, сможем ли мы теперь дружить.

— У тебя героический комплекс, — сказал Пит.

— Это ты решил, потому что я полез в прицеп?

— Ага. Надо было жребий всем тянуть.

— Тут тебе не демократия.

— Так было бы просто честнее.

— Я тебе в глаза скажу: ты настырно лезешь на колбасу автобуса. Нашего трамвая то есть. Что, не так?

Пит еще печальнее замотал головой, стараясь казаться человеком рассудительным, но не удержался от ухмылки.

— Ой, дурак. А еще белый.

— И еще горд этим.

Харри, расправив плечи, подставил ветру спину, а потом дернул за шнурок у щеки, ослабив капюшон. Потом полез за пазуху и вытащил оттуда горнолыжную вязаную маску из толстой шерсти, которая доселе покоилась в сложенном виде у горла. Теперь он обтянул ею рот и нос. Таким образом все лицо его было защищено от холодного свежего воздуха. То, что не закрывала маска, пряталось под капюшоном и очками. Харри еще глубже нахлобучил капюшон, потянул за шнурок, а потом соорудил из него узел. Через маску он заговорил опять:

— Ты, Пит, такой здоровенный, что тебя никак нельзя возить на прицепе.

— Да и ты не лилипут.

— Нет, ты послушай: все же я как-то могу скорчиться, чтобы спрятаться от самого злого ветра. А тебе пришлось бы сидеть. Иначе ты просто не поместился бы. А если сидеть с головой наружу, то уж точно замерзнешь до смерти.

— Ладно, ладно. Строишь из себя героя. Помни только — медали все равно не дадут.

— Да кому они нужны, эти медали? — Харри забрался в кузов и стал там устраиваться поудобнее. — Меня лично интересует святость.

Джонсон наклонился к нему.

— На небеса собираешься, а сам с такой женой живешь, которая знает больше похабных анекдотов, чем все мужики станции Эджуэй скопом.

— Ты, значит, еще этого не понял. Пит.

— О чем ты?

— У бога есть чувство юмора.

Пит скользнул глазами по завьюженному леднику, белую безжизненную плоть которого стегали белесые плети метели, и задумчиво протянул:

— Ну да. Самое что ни на есть настоящее. Чересчур мрачное только. Как юмор висельника. — Потом, уже у кабины, Джонсон обернулся, чтобы еще раз, подчеркнуто и выразительно, произнести: — Ну и дурак. Белый, да еще и дурак. — Потом он полез в кабину и, взгромоздившись на водительское сиденье, хлопнул дверцей.