По лесу продолжает бежать Вакуленчук. За ним, отстреливаясь, бегут два матроса. Послышался лай собак. Каратели, стреляя в бегущих моряков, преследуют их, но понемногу отстают.

Стремительный бег через кусты и бурелом продолжался до тех пор, пока Вакуленчук не свалился в большую свежую воронку. Немного отдышавшись, вытер рукавом иссеченное в кровь лицо. Потом склонился над Николаем. Тот не подавал признаков жизни.

Вакуленчук поспешно разорвал его гимнастерку, приложился ухом к груди… Затем, приподняв голову Николая, закрыл ему глаза. На коленях, сгребая руками сыроватую землю, стал закапывать на дне воронки тело Друга.

Сверху, с края воронки, на него смотрели тяжело дышавшие Сашка и Андрей.

Лес у болота.

…Трое моряков вышли к месту, где был последний привал отряда Млынского, когда солнце было уже высоко. Отблески его лучей отражались на поверхности тихо колыхавшегося болота…

Был удивительно погожий осенний день… У самого болота на перевернутой повозке сидел дед Матвей. Он глянул на Андрея, на ходу поправлявшего зубами повязку немного выше локтя.

— Я уж думал, что зря сижу. — Дед встал. — Пошли, сынки, пошли. — И повел моряков через болото догонять отряд Млынского.

На том месте, где еще недавно матросы Вакуленчука сдерживали атаки карателей, несколько немецких офицеров осматривают позиции. Земля здесь вспахана взрывами бомб, снарядов и гранат, валяются вывороченные с корнем деревья и трупы солдат…

С группой немецких солдат подходят начальник полиции Раздоркин и Петренко.

— Ну? — спрашивает их Шмидт.

Полицаи, вымазанные в тине с головы до ног, угрюмо молчат. Докладывает немецкий фельдфебель:

— Они утверждают, что болота непроходимы, штурмбанфюрер!

Гестаповец вплотную подошел к полицаям.

— Значит, непроходимы? — Он хлестнул но лицу Раздоркина, приговаривая: — Воевать — это тебе не взятки брать, скотина! Петренко! Примешь сейф и дела у этого болвана!

— Благодарю! Оправдаю!.. — суетливо поклонился Петренко.

Гестаповец, не дослушав, отошел от него.

Железнодорожный путь в лесу. У полотна небольшая группа советских военнопленных складывает в штабеля шпалы. У всех измученный вид. Еле передвигаются.

Пленных охраняют два полицая с винтовками и с повязками на рукавах. Одни из них — Охрим Шмиль. Мимо проезжает дрезина с немецкими солдатами. Проходит патруль.

Среди пленных — сержант Бондаренко. Его руки обвязаны серыми тряпками, сквозь которые проступают пятна запекшейся крови.

Напарник Шмиля прикрикивает:

— Ну, шевелись, шевелись, дармоеды!.. Быстрей! Быстрей!

Пленные безучастно взваливают на себя очередную шпалу и, медленно передвигаясь, подносят ее к штабелю. К полицаю подходит Шмиль.

— Тихон!

— A-а, Шмиль…

— Видишь — доходяги!.. — Шмиль протягивает Тихону пачку сигарет.

— Ох ты! Где раздобыл, Охрим? — рассматривая пачку, спрашивает Тихон.

— Следователь из гестапо вчера угостил.

— Кх, кх, кх, горчит!.. — затягиваясь, говорит Тихон. — Наш самосад получше и покрепче будет.

Охрим оборачивается и смотрит вдоль железнодорожного полотна. Никого нет… Резко повернувшись к Тихону, бьет его прикладом винтовки по голове… Тихон, охнув, медленно оседает на землю…