Собственно, я в нее и не попал.

— Не-е-е, — протянул хозяин. — Я теперь Хранитель Знания!

Он сделал страшные глаза и приложился к стакану. Я последовал его примеру. Самогон обжег пищевод, тепло угнездился в желудке, оставив во рту ненапрягающее послевкусие.

Митрофаныч протянул четвертинку луковицы.

— Заешь, — назидательно изрек он. — Надо закусывать! Я теперь все знаю, Серега. И про анабиоз, и про коллайдер, и про червоточины. Серьезно. Угу. И Звезда тоже.

— И я, — кивнула моя тайская спутница.

— Йа-йа, — подтвердил немец. Сухо закашлялся.

— Только она не поняла ничего, — авторитетно пояснил Митрофаныч.

— А ты понял?

Хозяин кивнул.

— И что тебе в том знании?

— В знании — сила!

— Йа-йа, — снова поддакнул Штаммбергер.

— Ну, обменяй его на сигареты и кефир, — предложил я.

— Сигарет поблизости нет ни у кого. А кефир я не пью… Кстати!

Рука хозяина потянулась за бутылью, снова щедро расплескала самогон по стаканам и столу. Выпили.

Тихо потрескивали дрова в печи. Гудел ветер. За окном пошел снег. Он валил мохнатыми крупными хлопьями, засыпал дом и двор, и поселок с тремя названиями.

Снаружи было холодно, а внутри царил скромный уют. Здесь было защищено и тепло. И мир, кажется, сузился до этого крохотного уголка, где пахло луком и самогоном. Приятная недолговечная иллюзия.

Я закрыл глаза.

— А я тебе хату присмотрел, Серега, — задушевно поведал Митрофаныч. — Хозяева анабиоз не пережили, так что она ничейная. Ладная хата. Стены крепкие. Крышу поправим, я помогу. Конечно, внутри похозяйничать придется, но это ерунда.

— Найн, — встрепенулся немец. — Уходить. Москау. Я есть провожател.

Я открыл глаза и вернулся в реальность. Звездочка дремала, уткнувшись лицом в стол. Немец и Митрофаныч смотрели на меня с пьяной выразительностью и молча требовали ответа.

Хозяин не выдержал тишины первым.

— Значит, уходишь, — вздохнул он тяжело. — А говорил, останешься.

Он ждал от меня ответа. Ответа не было.

— Я подумаю, — отвел я взгляд.

— Ништ подумать, — помотал седой головой немец и снова заперхал.

Кашель был нехорошим.

— Найн, — повторил он сипло, когда приступ закончился. — Очен маленький время. Я не мочь ждать долго. Скоро умират.

Они снова смотрели на меня с двух сторон и ждали решения. Один вернулся с того света, чтобы выполнить обещание и проводить меня в Москву, второй принял меня как родного и заботился о моем будущем в поселке покоя.

— Вольфганг, вы все равно сейчас не сможете никуда уйти.

— Потчему? Я смочь.

Старик поднялся из-за стола, сделал шаг в сторону, но его так повело, что он едва удержал равновесие и спешно вернулся обратно.

— Не смочь, — расстроено констатировал немец.

— Я подумаю, — повторил я. — Утром дам ответ. А сейчас не хочу об этом думать. Наливай, Кирилл Митрофаныч.

Снег шел всю ночь. Мы пили до утра. Немец отпал раньше. Мы с Митрофанычем сидели и квасили до тех пор, пока за окном не забрезжил рассвет. Только тогда расползлись: я на лежак, хозяин на полати.

А снег продолжал валить, будто решил отыграть свое. Тихо, мягко. Под такой снег, как под затяжной дождь, хорошо спится.

Кажется, мне даже снилось что-то. Причем вспомнить, что именно, я не смог, но ощущение от сна оказалось приятным.