У меня задрожали губы, я понял, что ничего не смогу сейчас сказать. Перед глазами снова все затуманилось. Только на этот раз не от слабости.

— Сережа, — мягко промяукала Звезда. — Не надо — не надо.

Грудь рвало болью, и я уже не пытался разобраться, в чем причина этой боли. Провел рукой по лицу, смахивая слезы.

Звездочка смотрела на меня с грустной улыбкой. Она хотела еще что-то сказать, но не смогла.

Я взял ее за руку, ни на секунду не задумавшись даже, что держу за руку мужика. Стиснул пальцы. Жизни в них не было. Снова посмотрел на бледное лицо.

Ни жизни, ни улыбки. Взгляд обессмыслился. Глаза стали похожи на стекло.

С трудом я поднялся на ноги. Шатаясь из стороны в сторону, пошел к стене света, где ждал немец. Вольфганг что-то говорил, кричал. Кажется, он говорил все это время. Я не слышал слов, не понимал смысла.

Его вообще не было.

— Что ты орешь? — спросил я у немца то ли вслух, то ли мысленно. — Почему? Почему ты ее не спас? — Теперь я совершенно точно говорил в голос, потому что сорвался на крик и закашлялся. Схватил пытающегося что-то объяснить немца за грудки.

— Почему ты ее не спас? Вольфганг! Почему, свинота ты немецкая? Ты же бог!!!

Он что-то говорил, но я снова не понимал, не слышал. Все слилось в какой-то хоровод цветных пятен, гудящих и потрескивающих звуков. Мир смешался в мутно звучащий и выглядящий ком.

— Вы же боги, мать вашу! Вы же новый мир создали, пусть и случайно. А может, это вы — ошибка? Вся ваша наука — ошибка?.. Чего вы стоите, если никого не можете спасти? Она меня спасла. А вы со своей наукой и сверхспособностями ее спасти не можете… Никого не можете… Всё, на что вы способны, это устроить анабиоз. И то по ошибке…

Меня качнуло в сторону. Я закашлялся, отпустил Штаммбергера, удерживая равновесие. И на подламывающихся ногах шагнул в свет, оставляя за спиной мертвую Звездочку и треклятого немца, бушующие вихри и остатки фарафоновского отряда, Яну с завязанным ртом и Толяна с ТОЗом.

За спиной. В прошлом!

— Найн! Не туда! Шаг ф сторона! — донесся из этого прошлого набор слов.

И я повалился в свет.

Ощущение было странно знакомым. Я еще мыслил, но не теми категориями. И самого себя воспринимал будто со стороны. Как что-то маленькое, залипшее в свете.

Как муху в янтаре.

Всё. Всё кончилось. Теперь уже всё.

Боли больше нет. Потому что нечему болеть.

Волнений больше нет. Потому что не за кого волноваться.

Целей больше нет. Потому что некуда идти.

Незачем идти.

Потому что я уже пришел. Застрял в свете. Навсегда.

Как муха навсегда залипает в капельке смолы. Сперва она еще живет. Потом умирает, но тело ее остается в янтаре навсегда.

Так и мое тело останется в этой стене света навсегда. Сознание еще поплавится в золоте и потухнет, уйдет в темноту. А тело останется.

— Найн… — прилетело откуда-то из глубин памяти слово.

Оно имело какой-то смысл. Оно пыталась выдернуть меня отсюда.

Бесполезно. У меня нет сил, чтобы сопротивляться. Лапки слиплись.

Я муха в янтаре. Чем больше я суечусь, тем сильнее застреваю. Чем больше борьбы, тем она бесполезнее. Если не смог вырваться сразу — застряв сильнее, уж точно не выберешься.