– Да, узнаю его подпись.

– Изволите платить? – хладнокровно поинтересовалась Бунчак-Высоковская.

В попытке сохранить остатки достоинства Наина Кузьминична продолжила объяснения:

– Да что это за страсти такие? Конечно, я заплачу. Только сейчас у меня нет этих средств. Дела мужа расстроены после его смерти…

– Повторяю вам: если не заплатите сейчас же, завтра векселя будут проданы. – Дама раскрыла сумочку и, достав связку писем, спрятала в нее документы.

С этого момента Ферапонтова не отрывала взгляда от писем покойного мужа.

– Молю вас, – она заговорила грудным низким голосом. – Дайте отсрочку. Я соберу эти деньги в течение месяца.

– Так долго я ждать не могу.

– Пощадите. Не допустите, чтобы правда о вашей связи с Петром Васильевичем сделалась темой для общественных пересудов. Наш сын в прошлом месяце подал прошение о дворянстве. Дочери, Лидочке, представилась серьезная партия. Помолвка отсрочена по причине кончины Петра Васильевича. Из-за его испорченной репутации помолвка может расстроиться. Что скажет семья жениха, узнав, что отец невесты должник и… развратник. – Последнее слово Наина Кузьминична произнесла трагическим ше потом.

– Прошу заплатить по долговым обязательствам здесь и сейчас.

И как ни спокойно была произнесена эта фраза, вдова Ферапонтова во всей полноте представила, какими ужасными будут последствия. Казалось, у нее не было выхода.

Но тут снова заговорила Бунчак-Высоковская:

– Послушайте. Я готова пойти на уступки. – В ответ на полный надежды взгляд Ферапонтовой она предложила: – В счет оплаты я могу принять от вас «Le Noir De La Roche»[10].

Лицо Наины Кузьминичны приобрело непередаваемо-серый, землистый оттенок.

– Откуда вы знаете о его существовании? Покойный муж никогда…

Молодая дама с улыбкой прервала ее:

– Вы забыли, что мы с ним…

– Ах да… Простите… Я и правда все забываю. – Всплеснув руками, Ферапонтова на глазах одряхлела.

– Что ж, вы заплатите? – спросила Бунчак-Высоковская.

– Ожидайте меня здесь, – промолвила Наина Кузьминична и вышла из залы через дверь, ведущую во внутренние покои дома.

Минут через десять она вернулась с ювелирным футляром красного плюша и, поколебавшись, передала его гостье.

Бунчак-Высоковская открыла крышку футляра, подбитую белым шелком, заглянула в него и снова закрыла. Затем расщелкнула фермуар, вытащила из сумочки векселя и передала их вдове.

Наина Кузьминична указала на связку писем, которую Бунчак-Высоковская держала в руках:

– Их – тоже.

– Ну, разумеется. – Отдав письма, дама простилась и быстрым шагом покинула залу.

Ферапонтова поспешила к окну. Трясущимися пальцами она развязала ленту, которой были перевязаны письма. Выбрав одно, порывисто развернула.

Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что листок девственно чист. Осмотрев его оборот и убедившись, что и там ничего нет, Наина Кузьминична немедля развернула все остальные. Ни в одном из них она не нашла ни единого слова. Взглянув на векселя, которые до того оставила без внимания, Ферапонтова пронзительно вскрикнула. Здесь на свету ей многое стало ясно.

Несчастная вдова взглянула в окно и увидела, как недавняя визитерша села в коляску, извозчик взмахнул хлыстом, и пара гнедых умчала ее прочь.