Я немного успокоился. За два месяца может произойти много такого, что выбьет эту параноидальную идею из ее прелестной головки.

Иметь ребенка от обожаемого шефа. Я слышал, что сегодня это писк моды. Секретарши и референтки просто тащатся. Но не думал, что это поветрие настигнет Генпрокуратуру России. Придется быть начеку. Не позволять себе ничего лишнего. Тем более что с Ириной Генриховной расставаться пока не собираюсь. И хотя привычки в наших с ней отношениях стало больше, чем любви, такой союз я считаю весьма прочным и непробиваемым.

– Мне нужен не мальчик, а подшивка «Московского комсомольца», – повторил я. – И немедля!

– Какой же ты зануда. – Она стала приподниматься из кресла, прекрасно зная, как мне нравится, до пересыхания в горле, наблюдать за ее томными, неспешными движениями.

– Что, ничего не получается? – спросила она. – Все выясняешь с Грязновым, кто из вас доктор Ватсон, а кто Шерлок Холмс?

– Мы чередуемся, – зло сказал я. – Сегодня доктором был он. И вообще, это не твоего ума дело.

– За кого ты меня здесь держишь, граф Турецкий? – Ее глаза медленно белели, что указывало на прогрессирующую стервозность. – Я тебе – кто? Девочка на побегушках? Запасной аэродром, на который ты совершаешь посадку всякий раз, когда твоя супруга отворачивается к стенке, ссылаясь на переутомление?

– Ты пойдешь когда-нибудь или нет? – спросил я потише, с сожалением припоминая, как еще недавно боролся за нее, когда начальник следственной части поставил вопрос о лишении меня секретарши.

Ссорились мы в последнее время регулярно. Это всегда было прелюдией страстного примирения в ее полутемной квартирке. А поводом обычно служили мой застой в делах либо ее неудачи в личной жизни.

Она не оставляла мысли о том, чтобы заполучить меня в качестве законного супруга. Сегодня это совпало с моим расстройством по поводу бездарного расследования двух убийств.

Я смотрел, как она идет к двери, плавно и невозмутимо, потом подошел к ее компьютеру и взял банку сока, предварительно ее осмотрев. Однажды я вот так же допивал из ее фужера, и ее губная помада перешла на мои губы. Как это заметила жена – при свете ночника, в полутемном коридоре, когда я вернулся с «товарищеского ужина», – остается загадкой.

Мало того, она определила номер этой помады, а также была прекрасно осведомлена, что именно ею пользуется Лара.

Никогда бы не подумал, никогда бы не заподозрил в своей жене, преподавателе музыкального училища, отменные способности следователя. С кем поведешься – другого объяснения я не нашел.

С трудом загладив этот конфликт с помощью безупречного алиби, чему я научился у своих подследственных (думаю, они гордились бы мной), я дал себе зарок больше не подставляться.

Лара вернулась через полчаса, хотя до библиотеки туда и обратно можно было дойти за пять минут, когда в комнате за дверями моего кабинета все уже были в сборе.

Наверное, перекурила с кем-нибудь в коридоре или забежала на чашку кофе к подружкам в канцелярию следственной части.

Положила мне на стол подшивку и опустила глаза, сложив губы бантиком, а руки на животе. Ни дать ни взять – проштрафившаяся школьница, вызванная к директору.