Это – не часть шоу.

Тут все – не часть шоу.

Уже давно нет никакого шоу.

Что-то у меня в душе высвобождается: это почти приятное успокоение. Мне больше не надо ничего истолковывать. Я боролась, сражалась и напрягалась – и потерпела поражение. В этом есть умиротворение – в том, что я сделала все, что было в моих силах, и потерпела поражение не по своей вине.

По крайней мере я не сдалась.

Влажный звук, хрюканье. Мой взгляд невольно возвращается к Клиффу. Два светло-карих омута взирают на меня. Я чувствую на себе его вес, но теперь он наваливается на меня по-другому: тут действует только сила тяжести. Рот Клиффа двигается, хватает воздух. А потом он обмякает, и его подбородок бьет меня по лбу. Его окровавленная борода накрывает мне глаза. Наверное, мне следовало бы орать, но я испытываю только растерянность. Мне непонятно, как это он умер вместо меня.

«Это уловка, – думаю я. – Шоу – это все часть…»

Уход и боль в светло-карих глазах Клиффа имитировать невозможно.

«Но у меня очки разбиты и я…»

Ты видела.

Я закрываю глаза. Жесткие волосы колют мне веки, его грузное тело меня плющит. Вижу, как Бреннан кулем падает на землю. Чувствую, как труба бьет Гарри по колену: хруст. Тиски смыкаются на моем сердце, на моем горле: я осознаю все, что из этого вытекает, и сжимаю веки еще крепче, потому что это единственное, что я могу сделать, но этого мало. Я понимаю, что всего и всегда будет мало.

Я жива – и мир именно такой, каким кажется.

Я не могу дышать. Я не хочу дышать. Я должна дышать.

С какого момента? Когда именно все изменилось?

Надо мной парнишка с хрипом пытается стащить с меня Клиффа. Он окликает меня – как он думает, по имени. Подбородок мертвеца стукается об асфальт.

«Бутафория», – думаю я в отчаянии, но меня придавила истина, которая гораздо тяжелее мужчины у меня на груди.

«Когда» не имеет значения.

Только оно и имеет значение.

– Майя! – слышу я. – Майя, как ты?

Тот домик был голубой.

Был ли?

Домик был голубым, был! Столько голубого: шары, одеяла, подарочная обертка. Свет был голубой, все было голубое.

Под веками у меня искрится. Я вижу по краю красное свечение.

Занавески были красные.

Оранжевая ваза на столе: я положила в нее растопку.

У меня не получается достаточно крепко зажмуриться. Я вижу коричневую краску, красную окантовку.

Я его убила.

Кашляющий, плачущий младенец в руках мертвой матери. Домик, который был не таким голубым, каким мне хочется его помнить. Я увидела его – и перепугалась. Я убежала. Я оставила его умирать.

– Майя!

Далекий голос звучит у меня прямо в ухе.

Я не знала! Откуда мне было знать?

– Майя! Ты как?

Нескончаемая вечность. Щеки с розовыми крапинками, глаза с засохшим гноем, чуть пульсирующий пушок на голове. В плаче потрескивали не помехи, а голод. Я уронила одеяло и сказала себе, что все это ложь, но лгала только я. Я знала.

– Майя!

Открываю глаза. Лицо Бреннана совсем рядом, его рука трогает мое плечо. Я смотрю мимо него и вижу мачете, торчащее у Клиффа из поясницы. Мне холодит спину. Я лежу в луже быстро остывающей крови мертвеца.

– Я его убила, – говорю я.