Пряник сунул мне в руку горбушку хлеба, чайную ложку (сам он орудовал столовой) и ласково сказал:

– Добрый я сегодня, Яшенька, только и всего. Тебя вот, нехристя, потчую, а мог бы и по сусалам…

– Но-но, – проговорил я, намазывая на горбушку икру. – Не переигрывай. А то еще войдешь в образ и потом оттуда не выйдешь. Тогда я тебя самого смажу по сусалам.

Пряник неторопливо откушал еще ложку икры и вздохнул:

– Работа у меня такая, Яша. Очень хорошо у меня штатники покупаются на мое национальное возрождение. Такие скидки, какие мне дают ихние литагенты, нашему хваленому Франкфурту и не снились. Им такая экзотика по кайфу. Им, козлам, в этом кабинете становится лестно, что такие дикари, как мы, покупают права на их бестселлеры. Если бы я мог ходить с кольцом в носу и в юбочке из банановых листьев, они бы мне вообще свои копирайты дарили, визжа от восторга У них просто в крови миссионерский комплекс Пакс Американа – это у них стало уже частью национальной идеологии. И прекрасно. Пусть только платят нам, отсталым, свои передовые баксы. Соображаешь?

– Угу, – пробурчал я, взяв еще хлеба с икрой. Правда, я не знал, что такое пакс американа, но цивилизованный Пряник был мне гораздо симпатичнее Пряника в патриотическом имидже. Пусть уж лучше балуется незнакомыми словечками, чем снова изображает из себя этакого ухаря-купца с лубочной картинки.

– Вот я и говорю, – продолжал хозяин кабинета. – В свое время мне эта декорация, – он обвел рукой комнату, – влетела в копеечку, но зато теперь я на каждой такой копеечке уже выручил по доллару. Вот и получается, что я сегодня…

– Сукин ты сын, – сердито прервал я Пряника, вдруг узрев дату на боку жестянки с икрой и чуть не поперхнувшись очередной порцией. – Ты чем меня кормишь? Тут срок годности истек Бог знает когда!

Владелец литературного агентства «Пряник» взял жестянку, в очередной раз зачерпнул столовой ложкой икры, прожевал, утер рот и рассудительно сказал:

– Ну, немножко просрочено, и что с того? Хороший продукт. У иностранцев просто на этом бзик, им приходится доставать посвежее, а то обидятся. Мы же с тобой вполне можем это спокойно употреблять. Наши желудки, как тебе известно, вообще не знают такого понятия, как срок хранения. Почти восемьдесят лет прекрасно лопаем, что дают. И ничего, живы.

Я припомнил бабушкины брикеты с кашей, заготовленные впрок едва ли не во времена Карибского кризиса 1961 года, и не нашелся, что возразить. Тем более что по вкусу икра была вполне приемлемой, да и Пряник, распечатавший эту банку, как видно, не сегодня, действительно выглядел бодро, как огурчик. Как только что испеченный пряник.

– Ты Плюшкин, – тем не менее произнес я. – У тебя наверняка и ликерчик где-то припрятан одна тысяча восемьсот затертого года выпуска.

– А что? – довольно хохотнул Пряник. – Бережливость – весьма достойная черта характера. Между прочим, скорее американская, нежели славянская. Гоголь несколько погорячился с этой фигурой. Русские – все в основном маниловы и ноздревы. Плюшкиных же больше в каком-нибудь Ванкувере, чем, допустим, в Рыбинске. И будь у тамошнего Плюшкина и вправду ликерчик тысяча восемьсот затертого года, он бы толкнул эту историческую бутылочку на тамошнем аукционе и выручил кучу баксов. Они там в Штатах обожают ретро. По сравнению с Европой у них ведь история маленькая, с гулькин хвост. Какие-нибудь пять веков. Вот они и ценят всякую старинную дрянь. Они даже думают, будто эта штука, – Пряник непочтительно ткнул пальцем в бок братины, – у меня древняя…