Светлана. Все-то ты врешь, Машка! Ну, и как он тебе показался?

Маша. Думала — хуже.

Светлана. Но все-таки?

Маша. Не из качков, из ментов, что уже хорошо. Неглуп, самоуверен, осторожен, что тоже неплохо. На баб внешне не реагирует — ни на тебя, ни на меня, — но это не значит, что вовсе не желает нас, просто выучка настоящая…

Официант. Счет, Светлана Дмитриевна.

Светлана. Спасибо, Гарик.

Официант. Это вам спасибо, Светлана Дмитриевна.

Маша. Расплатилась? Тогда пошли отсюда.

Светлана. Ты не договорила.

Маша. Он что, тебе нравится?

Светлана. Он — единственная моя надежда.

Маша. Надейся, надейся. Пошли.

Никчемный разговор дал только одно: Маша ненужно в курсе. Сырцов снял наушники, включил мотор и задом откатился за «мерседес». Дамы вышли парочкой, но потом разошлись: Светлана к «мерседесу», а Маша к маленькому японцу — «хонде».

Они поехали к Светлане Дмитриевне на Фрунзенскую. Сырцов держал их на длинном поводке, проверяя наличие хвоста. Хвост, во всяком случае активный, отсутствовал. Правда, это еще ничего не доказывало: могли определиться и по точкам, если просчитали возможные маршруты банкирши Логуновой. Посмотрел, как они парковались у дома с пентхаузом. Что ж, развернул пустышку — тоже результат. Возвратился в ресторан, снял микрофон и поехал к себе.

Чудесная это вещь — дневной сон. Легок, как набежавшее облако, ненасильствен — пришел, когда захотел ты, когда захотел он, сладостен, как половой акт. Сырцов, делая гигантские шаги, шел по спускавшейся к реке лужайке детства, которая находилась на иной планете. Шаги становились все длиннее и длиннее, наконец он оторвался и полетел над землей. Не летел даже, а скользил, как по горке. Внизу, но не так уж и далеко, копошились на пронзительно зеленом поле люди в белом, которых из-за своей немыслимой скорости он не успевал разглядеть.

Внезапно поле закончилось обрывом, за которым был океан. Он немного пролетел над океаном, испугался и вернулся назад. Но, оказывается, он потерял высоту, и теперь обрыв высился над ним. Он хотел на зеленые поля, но сил взлететь выше не было, и он летел вдоль желтой непреодолимой стены.

Сердце заходилось от ужаса, и уже кто-то ритмично и небольно бил его по темени.

Блямкал его дверной звонок. Дневной сон хорош, но вечернее пробуждение отвратительно. Ничего не соображая, он кинулся к двери и, не заглянув в глазок, хрипло спросил:

— Кто там?

— Маша, — ответил голос, который он слышал несколько часов тому назад.

Он заглянул в глазок. Теперь — не цыганка, теперь — ловкий мальчик в джинсах, в джинсовой рубашке. Не отрываясь от глазка, он продолжил допрос:

— Какая еще Маша?

— Хорошенькая! — ответила она и сделала страшную рожу.

— Что надо? — нарочито не успокаивался Сырцов.

— Ничего не надо, кроме шоколада! — спела Маша.

Пора было сдаваться, и он обнадежил ее:

— Минутку. Сейчас оденусь.

Натянул брюки, влез в футболку и открыл дверь.

— Добрый вечер, Георгий, — воспитанно поприветствовала его Маша.

— Вы же меня Федором хотели звать, — напомнил он.

— Передумала, — сообщила она и, оглядевшись, невинно поинтересовалась: — Мы здесь, в передней, поговорим?