— Вот это я и хотел бы знать в первую очередь. И узнаю. Теперь вот что: мне необходимо осмотреть комнату Ксении. В связи с этим еще вопросы. Хотите вы или не хотите, чтобы о моей работе знал ваш муж?

— Не хочу.

— Почему?

— Потому что они два года уже как кошка с собакой. И потому, что он махнул на нее рукой.

— Так плоха?

— С его точки зрения.

— Завтра утром он будет дома?

— Его и сегодня не будет. Вчера он на три дня улетел в Женеву по делам.

— Ксения внешне — хороша?

— По-моему, да. Но я мать. Судите сами. — Она раскрыла сумочку и, не глядя, нашла (заранее приготовленную) фотографию девять на двенадцать. Протянула ему. Вопрошающий взгляд, невеселая полуулыбка. Нос и рот материнские, а брови, видимо, отцовские: резко вскинутые, с надменным переломом.

— Худенькая? — поинтересовался он, продолжая рассматривать снимок.

— Былинка, — тоскливо подтвердила она.

— Завтра с утра я у вас. Постараюсь появиться со стороны: мне тоже не хочется, чтобы непрошеный третий знал о нашей встрече. Так что не удивляйтесь, если обнаружите меня, незваного, в вашей квартире. О связях Ксении, ее подружках, дружках, приятелях и приятельницах поговорим завтра же: может быть, где-нибудь — у нее, у вас — обнаружатся перспективные фотографии. Ведь кроме этого портрета при вас никаких снимков нет?

— Фотография мужа, — призналась она.

— Покажите, — неожиданно предложил Сырцов.

Она покорно порылась в сумочке и извлекла цветную фотку. Сырцов думал, что банкир Логунов значительно старше. Именно на него презрительно смотрел сорокалетний красавец в смокинге и с бокалом в руке. На презентации, значит. Что ж, они со Светланой Дмитриевной идеальная пара. Сырцов вернул фотографию и сказал:

— Теперь об оплате. Мой рабочий день стоит сто пятьдесят долларов. Непредвиденные расходы в эту сумму не входят.

— Я принесла с собой тысячу долларов. Этого пока хватит? — робко спросила она.

— Вполне. К завтрашнему дню я приготовлю расписку.

Она вручила ему конверт, проследила за тем, как он прячет деньги во внутренний карман, и облегченно рассмеялась.

— А теперь давайте немного выпьем и поедим, Георгий Петрович!

— Товар закуплен, можно и расслабиться, да?

— Зачем вы так? — низким голосом спросила она, ибо хорошее настроение покинуло ее.

Действительно, зачем он так? Затем, что она богата, хороша собой и у нее красивый, уверенный в себе муж, хозяин жизни? Затем, что они — идеальная пара? Затем, что его, Сырцова, наняли, как носильщика на вокзале? Затем, что он взял тысячу долларов?

— Затем, что я — полный идиот, Светлана Дмитриевна. Простите меня.

Она мелко покивала — прощала — и тихо заплакала. Поплакала недолго, вздохнула прерывисто, промокнула платочком Глаза и попыталась улыбнуться.

— Светлана Дмитриевна, вот вы плачете, — нарочито бойко начал он, — а ресницы у вас не текут. Ведь должны же течь, тушью крашенные! А не текут. Почему?

Слава Богу: улыбнулась по-настоящему. Ответила:

— Есть тушь, которая не течет от слез. Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что она очень дорогая?

Все-таки дамочка — молодец. И об этом ей надо сказать: