Под ней всегда горела лампадка – это такая висящая на цепочках синяя стеклянная баночка с маслом и торчащим наружу фитильком, как в керосинке.

Алексевна иногда вскрикивала:

– Ой, голова садовая, опять забыла в лампадку маслица долить!

Еще она вспоминала белое атласное платье, которое ей сшили к свадьбе, но ее жених утонул в полынье, переходя зимой Москву-реку напротив Кремля, и наряд пришлось отдать младшей сестре, а та умерла от испанки – это такой грипп… Тут Алексевна начинала тяжело и прерывисто дышать, капала себе в рюмку ландышевую настойку и жаловалась, что грудная жаба ее скоро задушит. Но любой разговор заканчивался тем, что, озираясь, «сумашечая» начинала выпытывать, не видел ли я каких-то подозрительных людей, которые сторожат ее под окнами или у ворот.

– Нет. А вы дядю Гришу спросите!

– Он с ними заодно! – шептала она, расширив безумные и бесцветные глаза.

Тогда я, ударив себя по лбу, объяснял, что мне еще нужно делать уроки, и убегал. Вскоре Алексевну забирали, чтобы подлечить, Цыган заселялся к Черугиным.

Я бесцельно смотрел вниз, разглядывая два ряда медных шишечек. Они расположены по краям пролета, в том месте, где сходится нижняя проступь с верхним подступенком. Эти названия я слышал от дяди Коли Черугина, он начальник бондарного цеха, где делают в основном бочки, но иногда по заказу мастерят и лестницы тоже. А вот шишечки, назначение которых я никак не мог разгадать, оказалось, нужны для того, чтобы с помощью длинных металлических прутков, вставленных в отверстия, прижимать к ступеням ковровую дорожку, иначе она сползет.

– Тут были ковры? – изумился я.

– Конечно! От самой входной двери – до площадки, – подтвердил дядя Коля.

– А вы разве тогда тут жили?

– Нет, Алексевна рассказывала. Она все помнит. Горничной, наверное, служила. А может, и барышней была…

– А если на улице грязь или снег?

– Тут, Юрочка, жили люди, которые пешком не ходили. Подъезжали в каретах.

– Как Золушка?

– Примерно.

– Куда же ковры подевались?

– Кто теперь знает? В музеи отдали… Рабочему классу ковры не нужны! – засмеялся дядя Коля.

А вот это неправда! Когда бабушка Груня выиграла в лотерею ковер, она чуть с ума от счастья не сошла, хотя всю жизнь проработала на фабрике!

Вдруг меня окликнули. Я обернулся. Из кухни вышла тетя Таня Калинина. В руках она держала миску с румяными пухлыми блинчиками, источавшими сладкий запах и лоснившимися от сливочного масла.

– Юрик, оладышек хочешь?

– Вообще-то уже завтракал… – сглатывая слюну, ответил я.

– От одного не лопнешь. Бери!

– Спасибо!

– Кушай! Надо мозги подкармливать, вон какие журналы читаешь! – она кивнула на «Политическое самообразование». – Весь в мать!

– Это так… для отдыха, – ответил я с набитым ртом.

Съев четыре оладышка, оказавшихся еще и с изюмом, я вымыл на Маленькой кухне скользкие от масла руки, насухо вытер тряпкой, выложенной на батарею для просушки, туго скатал журнал, на цыпочках подкрался к нашей двери и с индейским воплем, чтобы парализовать волю врага, ворвался в комнату. Тараканов не было, ни одного. Я похолодел: значит, все-таки эти твари читают наши мысли. Человечество в опасности! Надо срочно писать в «Пионерскую правду!» Нет, лучше – в журнал «Юный натуралист».