Но что это? Седоусый старик вдруг отступил на шаг и сказал:

– Подожди, родимый! Слово хочу сказать, однако!

Президент улыбнулся и согласно кивнул: говори, отец!

– А слово наше такое, значит, – крикнул старик, бодрясь. – Ты от нас вышел, от уральцев, значит! И мы за тебя перед Рассеей в ответе! А потому этим хлебом и солью встречаем и просим: уйди с президентства, хватит, однако! Не срами Урал!

Одеревенело лицо и остановилось дыхание, словно хлипкий этот старик картечью выстрелил в грудь.

Так, наверное, семьдесят семь лет назад и царю ударили залпом в лицо где-то здесь, по соседству…

Вот она, демократия!

Но нужно держать удар, держать удар…

Президент шумно выдохнул, повернулся и пошел к зданию аэровокзала.

А за его спиной «витязи» секретной охраны уже деловито изымали у теле– и кинооператоров кассеты со съемкой.

В хронику урало-сибирского турне президента этот эпизод не вошел, и, кроме зрителей местного телевидения, никто его не увидел.

– Двадцать три миллиона голосовали за коммунистов при выборах в Думу, это их твердый электорат, и они от коммунистов никуда не уйдут. Бороться за них не имеет смысла, – говорил дочери президента седоусый Джим Рэйнхилл, «мозговой танк» американской команды. Она сидела лицом к окну и спиной к американцам, но это их не смущало: было десять утра, время кормления ребенка, и Тан Ель кормила своего новорожденного грудью, отвернувшись от всех. Что не мешало ей слушать их, вглядываясь в последнюю мартовскую метель за окном, и Джим продолжал: – Таким образом, борьба между вашим отцом и другими кандидатами идет только за остальные девяносто или сто миллионов избирателей. Опросы показывают, что если бы выборы были сегодня, то восемь или даже десять миллионов из них отдали бы голоса Жир Ин Сэну, еще восемь – Йав Лин Сану, пять – Ле Бедю и полтора – Горбачеву. Итого – минус еще двадцать миллионов. Остается пятьдесят миллионов избирателей, которые просто не знают, за кого им голосовать, и могут вообще не прийти на избирательные участки. Пока понятно?

– Да, продолжайте. Я понимаю, – негромко и через плечо ответила Тан Ель по-английски.

– О’кей. Теперь вопрос: кто эти пятьдесят миллионов? По нашим данным, часть этого электората – неэкстремистская молодежь, студенты, начинающие бизнесмены и все, кто так или иначе работает в частном бизнесе или связан с ним…

– Тсс… – вдруг шепотом сказала Тан Ель, подняв палец над плечом. В разом наступившей тишине она медленно отняла уснувшего малыша от груди, застегнула блузку, осторожно встала и вынесла ребенка в коридор, к няньке, уложила в коляску. Нянька повезла коляску по коридору, а Тан Ель вернулась в номер-офис американцев и виновато улыбнулась: – Извините. Я все поняла. Можно мне ваши заметки?

– Я не закончил, – удивился Джим Рэйнхилл.

– Да. Я знаю. Это моя вина – он плохо ел сегодня. Но через три минуты я провожу совет Избирательного штаба и не могу опаздывать. Если вы разрешите, я посмотрю ваш «мэмо» по дороге, в лифте.

– Это по-английски, – сказал Джим, недовольно передавая ей несколько машинописных страниц своего меморандума – результат их почти месячной коллективной работы.