Эта мысль одновременно и тронула его, и опечалила. Ну как он может ему помочь? После стольких лет, полных несбывшихся надежд, только и оставалось признать, что Максу уже ничем не поможешь.

Даниэль попытался утешить себя доводом, что его приезд сам по себе является знаком доброй воли. Он примчался на зов Макса. Выслушает его, поддержит. А потом, через пару часов, снова покинет его. Что за этим последует нечто большее, Даниэль и мысли не допускал.

Микроавтобус круто взял влево. Даниэль открыл глаза. Взору его предстали холмистые луга, еловый лес и, чуть поодаль, деревушка и шпиль церкви. Какая-то женщина работала в саду, склонившись над целым морем георгинов. Заслышав шум двигателя, она выпрямилась и приветственно помахала совочком.

Водитель свернул на дорогу поуже, ведущую вверх по склону. Они проехали через небольшой лесок, и затем подъем стал еще круче.

Совсем скоро Даниэль увидел саму клинику — окруженное парком внушительное строение девятнадцатого века. Машина подкатила прямо к парадному входу, и после остановки водитель вытащил чемодан Даниэля и открыл пассажирскую дверцу.

Хлынувший в салон воздух был таким чистым и свежим, что легкие Даниэля с непривычки даже вострепетали.

— Ну, вот мы и на месте.

Макс и Даниэль были близнецами, однако родились чуть ли не в разные дни. Когда их мать, тридцативосьмилетняя первородящая, после десяти часов тяжелейших родов в конце концов разрешилась одним из них, второй — Макс — так и оставался в ее утробе, явно намереваясь задержаться там подольше. Дело уже клонилось к ночи, и акушерка, тоже основательно вымотавшаяся, вздохнула и брякнула измученной матери:

— Похоже, их дни рождения вам придется отмечать раздельно.

Пока Даниэля мыли и взвешивали, после чего он сладко заснул в кроватке, акушерка приготовила вакуумный аппарат. Увы, присоска устройства категорически отказывалась закрепляться на упрямом и увертливом братце, вместо этого присасываясь ко внутренностям матери, угрожая вывернуть ее наизнанку, подобно свитеру. Когда же присоску наконец-то удалось приладить к нужному месту, Макс словно бы осознал, что на этот раз за него взялись серьезно, и тогда подстроился под новые обстоятельства и выдал первый из множества стремительных рывков, коими ему в будущем и предстояло поражать окружающих.

— Ага, попался, — довольно констатировал врач, однако добавить к этому ничего не успел, поскольку пойманная добыча совершенно самостоятельно и без всякой помощи вакуумного аппарата по водной горке из крови и слизи выскользнула наружу, набрала скорость и прилетела прямо врачу на колени.

До полуночи оставалось еще целых пять минут, так что день рождения у братьев все-таки получился один и тот же.

Без пяти двенадцать. Ну и как это стоило понимать?

Что Макс добивался неповторимости и ни за что не хотел рождаться в один день со своим братом, однако в последнюю минуту передумал и обособленности предпочел общность?

Или же это стоило понимать так, как понимали знакомые Макса, когда он являлся едва ли не в последнюю секунду на встречу, поезд или регистрацию на рейс и со смешком осведомлялся у паникующих друзей, чего еще они ожидали от родившегося за пять минут до полуночи: эдакий смертельный номер под куполом цирка, балансирование на самом краешке, способ добиваться внимания окружающих!