– Ты не должен оставаться здесь, – сказала Ивонна, когда он закончил рассказ.

– О чем это ты?

– С Ингрид буду сидеть я. А тебе здесь сидеть нельзя. Ты должен искать Пейдж.

– Я не могу сейчас уйти.

– Ты должен. У тебя нет выбора.

– Мы всегда обещали…

Саймон замолчал. Он не собирался объяснять Ивонне то, что она и так знала. Он и Ингрид – единое целое. Если один заболевал, другой всегда был рядом. Таково было правило. Таково было непременное условие их совместного существования.

Ивонна все это понимала, но тем не менее покачала головой:

– Ингрид придет в себя. Или нет. А если она придет в себя, ей захочется видеть Пейдж.

Он ничего не ответил.

– Как ты ее найдешь, если все время будешь сидеть здесь?

– Ивонна…

– Саймон, Ингрид сказала бы тебе то же самое, если бы могла. И ты это знаешь.

Рука Ингрид теперь была безжизненной, в ней не чувствовалось пульсации крови. Саймон смотрел на жену, ему хотелось, чтобы она ответила ему, подала хоть какой-то знак, но она, казалось, становится все меньше, словно тает на глазах. Казалось, что на больничной койке лежит уже не Ингрид, а просто бездушное тело, словно дом, в котором уже никто не живет. Саймон не был столь наивным, чтобы думать, будто голос Пейдж сможет вернуть им Ингрид, но он, черт побери, понимал, что, если он будет сидеть здесь сложа руки, чуда также не произойдет.

Саймон отпустил руку жены.

– Перед уходом мне надо…

– За детьми я присмотрю. И за делами. И за Ингрид тоже. Иди.

Ночь подошла к концу, уже почти рассвело, когда Саймон вышел из машины в Бронксе. Улица была совершенно пуста: вероятно, все еще спали. На тротуаре перед заросшим заброшенным участком, совсем неподалеку от того места, где несколько часов назад побывали они с Ингрид, спали двое парней. Кто-то натянул полицейскую ленту, но она уже была порвана как раз посередине и трепетала на предутреннем ветерке.

Саймон добрался до четырехэтажного кирпичного здания, которое его дочь называла своим домом. Теперь он входил в него без страха и колебаний. Двинулся было вверх по лестнице, но на втором этаже остановился. Еще не было шести утра. Эту ночь Саймон, конечно, не спал. Он был на взводе, чувствовал, что перевозбужден, но знал, что скоро это схлынет.

Он постучал в дверь и стал ждать. Наверное, спит, а он разбудил его, да и ладно. Секунд через десять, не больше, дверь открылась. По виду Корнелиуса можно было понять, что он тоже всю ночь почти не спал. Двое мужчин довольно долго стояли друг перед другом и молчали.

– Ну, как она? – спросил Корнелиус.

– На грани.

– Заходи, чего стоишь.

Переступая порог жилища Корнелиуса, Саймон не знал, что его ждет, скорее всего – грязная берлога типа той, где жила и которую называла своим домом Пейдж, но, когда он увидел интерьер, ему показалось, что он прошел сквозь какие-то волшебные врата и попал в иной мир. Эту квартиру можно было бы показывать в какой-нибудь телепередаче для дома, для семьи, которые обожала смотреть Ингрид. Окна в противоположной стене были обрамлены встроенными книжными полками из дуба. С правой стороны стоял диван, украшенный классическими викторианскими кисточками. В глаза бросались подушки, изящно вышитые растительными орнаментами. Слева висели эстампы с бабочками. На богато украшенном столике лежала шахматная доска с расставленными фигурами, и на мгновение Саймон живо представил себе, как там напротив Корнелиуса сидит Пейдж и, хмуря брови, теребит прядку волос, размышляя над следующим ходом.